Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Бичер-Стоу Гарриет

— Но, согласись, Россель, — сказал Джонс, — ведь это ни с чем не сообразно?

— Что делать, мой друг! Мир наш преисполнен всякого рода несообразностями, — заметил Россель, закуривая новую сигару.

— Скажи же мне, — сказал Джонс, — каким образом Клэйтон надеется успеть, если закон так явно говорить не в его пользу.

— О, ты ещё не знаешь Клэйтона. Он мастерски умеет мистифицировать. Главнее всего, он мистифицирует самого себя. А вы заметьте, если способный даровитый человек мистифицирует самого себя и вполне предаётся своим убеждениям, тогда ему ничего не значит убедить в том же и других и склонить их на свою сторону. С искренним сожалением признаюсь тебе Джонс, что недостаток этой способности, в некоторых случаях, я считаю для себя за величайшее несчастье. В необходимых случаях, я умею говорить мужественно и патетично; но никаким образом не могу увлечься

своими словами. Я решительно не верю себе; а это предосадная вещь. Только те люди и могут увлекать других своим красноречием, которые одарены способностью веровать в свои слова и приходить от них в беспредельный восторг. Тот же, кто смотрит на жизнь, как смотрю я на неё, то есть, как на тяжёлую, сухую, скучную действительность, не в состоянии произвести впечатление, какое производят люди, подобные Клэйтону.

— Действительно, Россель, своими словами ты всегда производишь на меня неприятное впечатление. По-видимому, ты ни во что не веришь.

— Напротив, — сказал Россель, — я верю в таблицу умножения и в некоторые другие вещи подобного рода, помещённые в начале арифметики; верю также и в то, что из дурного не может выйти хорошее. Но что касается до великолепных отвлеченностей Клэйтона, я от души желаю ему наслаждаться ими. А между тем, пока он говорит, я буду ему верить; так точно будете и вы, и все другие, хотя в сущности верить-то решительно не следует; в этом я убеждаюсь не ранее, однако ж, как на другое утро при пробуждении. Крайне жаль, что такими людьми, как Клэйтон, нельзя заменять огромные пушки. Каждый выстрел его наносил бы смерть и разрушение. Если б он позволил мне заряжать его и стрелять, то он и я образовали бы фирму, которая в непродолжительное время опустошила бы весь край. Да вот и он налицо!

— Алло, Клэйтон! Всё ли готово?

— Кажется, всё, — сказал Клейтон, — когда будет собрание?

— Разумеется, не дальше, как сегодня, — сказал Россель.

Клейтону, при первой его защитительной речи, суждено было иметь значительное число лишних слушателей. Дело это в высшей степени интересовало многочисленную фамилию Гордонов. Кроме того, в суде должны были присутствовать многие искренние друзья Клейтона, его отец, мать и сестра, которые, хотя и жили в различных частях штата, но на этот раз, по случаю визита, находились вблизи города И... Первый шаг молодого человека, при вступлении его на какое либо поприще, первый его опыт, как спуск корабля на воду, всегда обращает на себя внимание и вызывает сочувствие. Во время вышеприведённого разговора, отец, мать и сестра Клейтона, вместе с Ниной, сидели в гостиной знакомых своих в И... и рассуждали о том же предмете.

— Я полагаю, что он выиграет это дело, — сказала Анна Клейтон с уверенностью великодушной женщины и любящей сестры. — Он показывал мне проект своей защитительной речи, — и, я уверена, возражения на неё невозможны. Батюшка, говорил ли он вам об этом что-нибудь?

Судья Клейтон, закинув руки назад, ходил взад вперёд по комнате, с обычным, задумчивым, серьёзным видом. При вопросе Анны, он вдруг остановился и сказал:

— Мой взгляд на предметы и взгляд Эдварда до такой степени различны, что я счёл за лучшее не приводить его в замешательство объяснениями по этому делу. По моему мнению, он сделал весьма неудачный выбор; лучше, если бы он взял на себя какое-нибудь другое дело.

— Так вы полагаете, что он не выиграет этого процесса? — сказала Анна с горячностью.

— Конечно, нет, если дело это будет поведено по закону, — сказал судья Клейтон. — С другой стороны, Эдвард обладает такой силой красноречия и так ловко умеет уклониться от главного предмета, что, быть может, и успеет.

— А разве не все дела решаются по закону? — сказала Анна, — к чему же, в таком случае, и составлять законы?

— Ты ещё весьма неопытна, дитя моё, — сказал судья Клейтон.

— Всё же, батюшка, доказательство жестокости так очевидно, что едва ли кто решится защищать виновного.

— Никто, дитя моё, и не будет защищать его. Дело не в доказательстве жестокости. Тут представляется решить простой вопрос: не преступил ли обвиняемый законной власти? По моему убеждению — он её не преступил.

— Но, батюшка, где же тут справедливость? — сказала Анна.

— Я смотрю на этот предмет просто, без всякого преувеличения, — отвечал судья Клейтон, — но Эдвард одарён способностью возбуждать чувства; под влиянием его красноречия дело может принять совсем другой оборот, и тогда человеколюбие восторжествует в ущерб закона.

Клейтон произнёс защитительную речь и оправдал ожидания своих друзей. Его наружность была прекрасна,

в его голосе звучала мелодия, его красноречие производило глубокое впечатление. Благородство его выражений, искреннее убеждение, в свои доводы, придавали таинственную силу всему, что он говорил. Он начал изложением постановлений о зависимости одного сословия от другого, о правилах, которыми должно руководствоваться в этом случае, и доказал, что, если власть должна служить необходимым условием для водворения порядка в обществе, то разум и здравый смысл должны определять этой власти известные границы. Закон даёт родителям, опекунам и хозяевам право вынуждать повиновение посредством наказания; но такое дозволение имеет место в том только случае, когда увещание не производит надлежащего действия. Желание добра своему ближнему должно служить основанием этого права; но когда наказание наносится без причины, по одному произволу, и притом так жестоко, что самая жизнь наказуемого подвергается опасности, основание это становится нарушенным. Самый поступок делается противозаконным и на столько же не заслуживающим законной защиты, на сколько несовместным с понятием о человечестве и справедливости. Клейтон старался доказать неопровержимыми доводами, что дело, защиту которого он принял на себя, содержало в себе именно эти свойства. При допросе свидетелей, Клейтон показал величайшее спокойствие и проницательность; а так как впечатление, с самого начала произведённое на всё собрание, клонилось к тому, чтоб поддержать его, то нет много удивительного, что его доводы с каждым словом приобретали большую и большую силу. Свидетели единодушно подтвердили безукоризненное поведение Мили и бесчеловечное с ней обращение. В заключение Клейтон торжественным тоном обратился к присяжным с замечаниями о обязанности тех, которым вверено попечение о беззащитных.

— Негры, — говорил он, — переносили и переносят самые жестокие страдания. История их представляет собою нескончаемый ряд несправедливостей и жестокостей, прискорбных для человека с благородной душой. Мы, которые в настоящее время поддерживаем состояние невольничества, принимаем из рук наших отцов страшное наследие. Безответственная власть, в своём роде, есть самое тяжёлое испытание для человечества. Если мы не охраняем строго нашей нравственной чистоты в применении этой власти, мы должны обратиться в деспотов и тиранов. Ничто не может оправдывать нас в поддержании этого невольничества даже на час, если мы на обращаем его в предмет наших попечений, если мы, при нашем превосходном уме и сильном влиянии, не делается защитниками и покровителями их простосердечия и слабости. На нас устремлены взоры всего мира. Не соблюдая этого условия, мы, по всей справедливости, заслуживаем всеобщее порицание. Покажем же поэтому, с помощью того духа, в котором мы учреждаем наши узаконения, с помощью того беспристрастия, с которым мы защищаем права негров, что владетель слабого, беспомощного негра есть его лучший и истинный друг.

Очевидно было, что Клейтон увлёк за собою всю аудиенцию. Адвокат со стороны Баркера чувствовал себя в стеснительном положении. Там, где дело касается защиты явного тиранства и жестокости, красноречие становится бессильным. К тому же слова человека, который не только не видит основания в своих доводах, но и чувствует всю силу убеждений своего противника, ни под каким видом не в состоянии произвести глубокое впечатление. Словом, результат был таков, что судья предложил присяжным произнести приговор, если наказание, по мнению их, было несоразмерно и жестоко. Присяжные, после кратковременного совещания, единодушно признали Баркера виновным; и таким образом первая защитительная речь Клейтона увенчалась полным успехом. Женщина более всего гордится своим любовником именно в то время, когда видит в нём торжествующего народного оратора. Когда кончилось судебное следствие, Нина, с ярким румянцем на щеках и самодовольной улыбкой, стояла в кругу дам, которые одна за другой поздравляли её с успехом Клейтона.

— Понимаем, понимаем, — сказал Фрэнк Россель; — откуда истекает его магическая сила. Рыцарь всегда остаётся победителем, когда на него обращены взоры обожаемого им предмета! Мисс Гордон подтверждает наши догадки! Она, так сказать вытянула всю силу из противника Клэйтона как магнитная гора вытягивает гвозди из мимоидущего корабля.

— Я рад, — сказал судья Клейтон, жене своей, возвращаясь домой, — я очень рад, что речь Клэйтона увенчалась успехом. До этой поры я боялся, что он некогда не будет иметь влечения к своей профессии. Впрочем, и то сказать, в нашей профессии есть многое, что весьма естественно должно смущать человека с наклонностью видеть во всём только хорошую сторону.