Дрэд, или Повесть о проклятом болоте. (Жизнь южных Штатов). После Дрэда

Бичер-Стоу Гарриет

— Друг мой, да послужит тебе этот случай напоминанием о вечности. Богу угодно было показать тебе всё нечестие твоих деяний. Сбрось ты с себя все грехи свои, и добрыми делами приготовься к покаянию. Сними оковы с этих несчастных созданий и скажи им, что они свободны!

— Что вы говорите? Эх! — да эта партия стоит десять тысяч долларов! — сказал торговец, вовсе неприготовленный к такому практическому увещанию.

Не думайте, однако ж, чтоб торговец в этом отношении представлял собою поразительное исключение. Та же самая причина, только не так откровенно высказываемая, держит в руках сатаны многих чрезвычайно воспитанных, образованных, почтенных людей, которые охотно бы желали спасти свою душу, если б при этом не нужно было расставаться с роскошью.

— Друг мой, — сказал мистер Диксон, прибегая к словам строгого и непогрешимого мудреца всех времён, — какая польза человеку, если он приобретёт целый мир и погубит свою душу?

— Знаю, знаю, — сказал торговец, не сомневаясь в истине этих слов, — но в настоящем случае так трудно на это решиться. Впрочем, я подумаю. Мистер Бонни хочет купить Нэнс, и мне было бы жаль обмануть его ожидание. Подумаю об этом, непременно подумаю.

Мистер Диксон воротился на поляну около двух часов ночи и, поставив лошадь, отправился к палатке, устроенной для проповедников. Здесь, при самом

входе, он встретил мистера Бонни, озарённого светом луны. Мистер Бонни спал внутри палатки; но надобно признаться, наводнённая народом палатка в ночное время представляет весьма душное и неудобное место для отдыха. Поэтому мистер Бонни вышел на свежий воздух и стоял у палатки в то самое время, когда к ней подходил мистер Диксон.

— Откуда так поздно? — сказал мистер Бонни.

— Присмотрел за стадом в пустыне, на которое никто не обращает внимания, — отвечал мистер Диксон и потом в печальных словах и мрачными красками описал сцену, которой был свидетелем. — Мистер Бонни! — говорил он, — знаете ли вы, каким порокам и преступлениям вы покровительствуете? Здесь, например, вправо от нашего лагеря, находится партия скованных невольников, мужчин и женщин, совершенно невинных, но которых водят в оковах по нашему краю, которые служат нам позором перед лицом каждой христианской нации. На какие ужасные, гнусные преступления покушаются несчастные торговцы! Какой ад представляют собою эти торговые дома, где мужчины, женщины и дети обращаются в продажный товар, куда свет Евангелия никогда не проникает! Наконец, в одном из этих несчастных торговцев начинает пробуждаться сознание в преступных действиях: вы являетесь перед ним и оправдываете образ его действий, мастер Бонни, вы точно камень преткновения, о который спотыкаются души и стремглав падают в ад. Я не верю, что основою убеждениям вашим служит Ветхий Завет. Вы должны понимать, что те понятия не имеют отношения к такому рабству, какое мы видим в этой стране.

Восторженность, с которой мистер Диксон говорил, и благочестие, которым он всегда отличался, придавали словам его необыкновенную силу. Читатель не будет удивляться, если мы скажем, что мистер Бонни, восприимчивый и чувствительный, проливал слёзы, будучи тронут таким увещанием. Не будет удивляться он и тому, что спустя две недели, мистер Бонни прикупил к своей плантации от того же торговца трёх негров.

Прежде, чем толпы народа, собравшиеся на сход, разойдутся, мы должны описать ещё одну сцену. В поздний час ночи карета Гордона медленно тянулась по безмолвной, извилистой, лесной дороге. Гарри, ехавший позади, вдруг почувствовал, что кто-то наложил руку на узду его лошади. Изумлённый, он остановился.

— Ах, Дрэд, это ты? Как это осмелился ты? Можно ли поступать до такой степени неблагоразумно! Как ты осмелился показаться здесь! ведь ты рискуешь жизнью.

— Жизнью! — сказал Дрэд; — что такое жизнь? Кто любит свою жизнь, тот губит её. Господь сказал мне: « Иди»! Господь мне сильный и грозный защитник. Гарри, обратил ли ты внимание на некоторых людей, находившихся на собрании, на людей, у которых руки обагрены кровью ближнего, и которые, несмотря на это пятно, взывали к Господу,— на проповедников, которые покупают нас и продают? Неужели этот народ взыскан любовью Господа? Я оставил на острове мёртвого негра, которого загрызли собаки. Его жена сделалась вдовою, его дети бесприютными сиротами!

— Знаю, знаю, — с мрачным видом сказал Гарри.

— Знаешь и держишься их?

— Пожалуйста, не говори об этом. Я не хочу изменить тебе, как не хочу кровопролития. Тебе известно, что моя госпожа мне родная сестра.

— О да, это известно.

— Я люблю Нину больше, чем самого себя. Я готов пролить за неё последнюю каплю крови, стать же в ряды противников её или её родных, я не соглашусь никогда, никогда!

— Значит, хочешь служить Тому Гордону? — сказал Дрэд.

— Никогда! — отвечал Гарри.

В течение нескольких секунд, Дрэд оставался безмолвным. Луна, прорезаясь между ветвями сосен, осветила его дикую, тёмную фигуру. Гарри заметил, что взор Дрэда устремлён был в чащу леса на какой-то невидимый предмет; зрачки Дрэда расширились и, оставаясь неподвижными, подёрнулись тусклой оболочкой. После минутного молчания он заговорил глухим, изменившимся голосом.

— Серебряная струна ослабеет, и златая чаша разобьётся. Зарывайте могилу, зарывайте. Теперь, скорей... Иди ко мне, или он похитит жену твою.

— Дрэд! Я тебя не понимаю, — сказал Гарри. — Что ты хочешь сказать?

И с этими словами он потряс его за плечи. Дрэд протёр глаза и устремил их на Гарри.

— Я должен воротиться в берлогу, — сказал он. — Лисицы имеют свои норы, птицы — свои гнёзда, а в обиталище драконов Господь открыл дорогу изгнанникам.

Сказав это, он бросился в чащу леса и в одну минуту скрылся из виду.

Глава XXIII.

Жизнь в болотах

Наши читатели, без всякого сомнения, весьма охотно вернутся с нами назад и последуют за таинственным лицом; которого речи так сильно взволновали умы людей, собравшихся на сходе. Между здравым рассудком и расстройством ума существует какое-то неопределённое состояние умственных способностей, состояние, которому древние греки и римляне оказывали глубокое уважение. Они утверждали, что человек, при таком помрачении ума, находился под грозным влиянием какой-то сверхъестественной силы. Как таинственное мерцание звёзд становится видимым только с наступлением ночи, так и в этих странных проблесках души они открывали пробуждение необыкновенных дарований. Горячий и положительный свет нынешнего материализма не допускает такого неопределённого состояния души человеческой. Во всей новейшей антропологии, относительно определения человека по его умственным способностям, существуют только два термина: умный и безумный; — на последний род людей мы смотрели обыкновенно с некоторым пренебрежением. Мы затрудняемся дать приличное название странному и ненормальному состоянию, в котором это, в своём роде замечательное существо, проводило большую часть своего времени. Он постоянно находился в какой-то восторженности и самозабвении, в состоянии, которое, однако ж, нисколько не мешало развитию его внешних, физических способностей; напротив, оно ещё придавало им чрезвычайную остроту и способность сосредоточиваться, которые мы усматриваем иногда в феноменах сомнамбулизма. В его физическом организме тоже много было особенностей. Читатели наши могут представить себе человека, исполненного необыкновенным обилием жизненных сил, развитых под непосредственным влиянием природы. Со стихиями он находился в добром согласии, как какое-нибудь крепкое могучее дерево; дожди, бури,

гроза и вообще все силы природы, от которых люди ищут убежища, казалось, вели с ним некоторый род дружбы и становились непременными спутниками его существования. До такой степени он сблизился или вернее, сроднился с природой и с её явлениями, окружавшими его со всех сторон в болотах, что он ходил по этим болотам также легко и свободно, как иная леди, окружённая роскошью, ходит по турецким коврам. Всё, что для нас показалось бы неимоверною трудностью, для него служило обыкновенным условием существования. Пройти, по колена завязнув в болотистой топи, пробраться сквозь непроницаемую чащу кустарников, пролежать целую ночь на земле, испускающей зловредные испарения, или, подобно аллигатору, проползти между камышами и тростниками,— составляло для него тот же комфорт, который мы находим в мягких подушках и занавесях над нашей кроватью. В этом диком организме развита была столь сильная наклонность наслаждаться такого рода жизнью, что её не в состоянии были бы поколебать самые утончённые приманки роскоши. Кто наблюдал восторг, с которым легавая собака забегает в глубь леса, прорывается сквозь чащу кустарника или бросается в воду, тот постигнет, откуда проистекал источник этого наслаждения. Дрэд находился под влиянием воодушевляющей идеи, что он обладал даром прозрения. Африканское племя, как утверждают месмеристы, одарено в высшей степени тем особенным темпераментом, который делает человека способным к воспроизведению месмерических явлений; это обстоятельство подтверждается существованием между неграми, даже по сие время, мужчин и женщин, которые, по словам путешественников, обладают необыкновенной магической силой. Дед Дрэда, со стороны матери, будучи известнейшим африканским чародеем, открыл в своём внуке, ещё в самые ранние годы его жизни, эту удивительною способность. Он сообщил ему тайну укрощения змей и укоренил в нём неизгладимую мысль, что он одарён таинственной силой. Замечательный дар, который горные жители называют вторым зрением, составляет весьма обыкновенное предание между неграми, готовыми во всякое время доказать это тысячами примеров. Объяснять, в чём именно заключается эта способность, мы не берём на себя. Есть ли это какая либо, ещё непознанная, принадлежность души человеческой, составляющая, в отношении к будущему, тоже что и память к прошедшему; или чрезвычайно возвышенное настроение чувственного организма, которое сообщает человеку инстинктивную проницательность, принадлежащую исключительно животным,— мы не решаемся определить. Относительно Дрэда, мы можем однако же утвердительно сказать, что с помощью этой способности души он часто избегал многих опасностей. Это второе зрение предостерегало его от различных месть, в которых его поджидали охотники, указывало ему, во время нужды, где искать добычу, или где находились люди, на которых можно было бы безопасно положиться; его инстинкт часто оказывался до такой степени непогрешимым, что каждое слово его между его товарищами имело важное значение, и сам он служил для них существом, на которое они смотрели с величайшим подобострастием. Замечателен факт, хотя в этом случае его и нельзя назвать исключительным, что восторженность души в этом человеке струилась, по-видимому, параллельно с течением тонкого и практического ума и, подобно человеку, который говорит попеременно на двух языках, он говорил почти в одно и то же время, то слишком восторженно, то весьма обыкновенно. Такая особенность сообщала всей его личности замечательно странный эффект. Ночью, во время собрания, он находился, как мы уже видели, в величайшем исступлении. Преступное смертоубийство его товарища, казалось, приводило его душу в страшное волнение, подобно тому, какое замечаем мы в громовой туче, когда она наполняется медленно скопляющимся электричеством. Расстояние от места его убежища до поляны, где собрались богомольцы, хотя и простиралось миль на пятнадцать, покрытых почти непроходимыми болотами, но он перешёл его, не испытав ни малейшей усталости. Если б даже его и поймали, то, по всей вероятности, никто бы не решался схватить его, а тем более связать. Простившись с Гарри, он пустился в глубину болота, напевая, по обыкновению, слова знакомых ему гимнов. День был знойный. Было около двух часов за полночь, когда гроза, долго собиравшаяся и уже грохотавшая в отдалённой части горизонта, начинала развивать свои силы. Глухой гул, наводивший ужас, и сопровождаемый резкими порывами ветра, пробежал по чаще леса, заставляя преклоняться пред собой вершины вековых деревьев. Острые стрелы молнии, мелькая между ветвями, как будто вылетали из лука, натянутого рукою невидимого и грозного ангела. Масса тяжёлых облаков в один момент закрыла луну; вслед за тем разлился широкий, яркий, ослепительный поток пламени, сосредоточившийся на вершине высокой сосны, близ того места, где остановился Дрэд, и в мгновение ока сдёрнул с ней сучья, как ребёнок, играя, сдёргивает лист с маленькой ветки. Дрэд с исступлённым восторгом всплеснул руками, и когда гроза бушевала кругом его, запел методистский гимн: "Восстань, о Боже! в силе твоей, и сокрушатся кедры Ливанские от десницы твоей!" Буря гнула лес, как тростник, и громадные деревья, вырываемые с корнем из мягкой почвы, падали с треском и ужасающим шумом; но Дрэд, как злой гений, не обращал на это внимания, восклицал и проходил в больший и больший восторг. Такое грозное проявление величия природы, казалось, придавало ему силы, приводило его в сильное волнение, он продолжал петь с ещё более энергическим одушевлением" Но восклицания его оставались неслышными, как оставалась бы в эту грозную минуту тысячи других голосов! Мало-помалу гроза начинала утихать, и крупные капли дождя стали падать реже и реже; подул прохладный ветерок и, вслед затем, сквозь посеребренные края свинцовых облаков, проглянул светлый облик луны. В то время, когда Дрэд тронулся с места, чтобы пуститься в дальнейший путь, один из ярких проблесков луны обнаружил перед ним, в нескольких шагах от дерева, разбитого молнией, скорчившуюся фигуру человека. По всему было видно, что это был беглый негр и, в добавок, тот самый, который, рискуя жизнью, решился в день собрания бежать от известного нам торгаша.

— Кто здесь и в такое время ночи? — сказал Дрэд, подходя к нему.

— Я заблудился, — отвечал негр, — и не знаю, где нахожусь.

— Ты беглый? — спросил Дрэд.

— Не измени мне! — возразил беглец испуганным тоном.

— Изменить тебе! Боже, избавь! — сказал Дрэд, — каким образом попал ты в это болото?

— Я бежал от купца, который водит нас по штатам и продаёт.

— Вот что! — сказал Дрэд, — пойдём со мной, я избавлю тебя от погони и, вдобавок, дам приют.

— Я выбился из сил, — сказал негр, — с каждым шагом я вязну по колена, а между тем собаки нагоняют меня... Это наверное. Если они поймают меня, так пусть уж разорвут меня на месте; я готов покончить со своей жизнью. Однажды мне удалось пробраться в Нью-Йорк, завести там небольшой домик, иметь жену, двух детей и небольшие деньжонки, но меня поймали, отправили назад и продали. Теперь остаётся только умереть. Стоит ли жить на свете тому, против кого всё вооружено?