Древнерусские учения о пределах царской власти
Шрифт:
Таким образом, как общий вывод можно выставить то положение, что учение о всемирно-историческом значении России, о Руси – третьем Риме, не внесло в русскую политическую литературу никаких новых идей о пределах царской власти, в частности, оно не внесло в нее понятия неограниченности. Пределы эти остались те же, какие устанавливала русская письменность еще в то время, когда не было речи о мировом значении России, а именно подчинение царю дел церковного управления и подчинение самого царя заповедям и церковным постановлениям [646] .
646
Эта связь учения о Руси – третьем Риме со старыми русскими идеями о царской власти может, отчасти, служить материалом для решения вопроса, было ли это учение перенесено в русскую письменность извне, или оно явилось выражением собственного, национального сознания. См. противоположные мнения П. Милюкова. Очерки по ист. р. культуры. Ч. III. С. 37–3 и И. Кириллова. Третий Рим, 1914. С. 3–5.
Глава V
Время Ивана Грозного
1. Старые и новые идеи
Царствование Ивана Грозного, рассматриваемое со стороны развития общественных идей, представляет время, когда рядом со старыми взглядами и принципами появляются или получают торжество новые. Проповедь божественного происхождения власти и наряду с этим анархические учения, склонные отрицать всякую власть и всякое начальство; уважение к вековому семейному укладу как основе всего общественного порядка и совершенное отрицание семьи и родительской власти; притязания боярства на участие в управлении государством и теория царского полновластия; аристократическая монархия и монархия демократическая, народная, – таковы противоположные идеи, волновавшие эпоху и получившие свое отражение в литературе. Но не следует думать, что люди той эпохи и, в частности, литературные деятели резко разделялись на два лагеря, из которых один стоял за все старое, а другой – за все новое. Отношения и взгляды переплетались. Люди, которые в чем-нибудь одном отстаивали старину, в области других отношений являлись сторонниками новых идей. Люди, близкие одни к другим по своим общественным и политическим взглядам, очень часто действовали как члены различных кружков и партий, и, наоборот, люди, действовавшие заодно, иногда имели в идейном
647
В. Ключевский. Курс. Ч.н. С. 362.
То и другое в полной мере относится к вопросу, являющемуся главным предметом обсуждения в политической литературе этой эпохи, – вопросу о тех общественных классах, на которые должна опираться царская власть, и связанному с ним учению о пределах царской власти. Немало можно указать памятников письменности и писателей, которые не стоят в непосредственной близости к этому вопросу, но все же оказали на обсуждение его некоторое влияние.
Из памятников, имеющих официальный или полуофициальный характер, заслуживают рассмотрения 1) памятники, относящиеся к принятию Иваном Грозным царского титула, и 2) Стоглав.
В 1547 г. Иван Грозный венчался на царство и вместе с этим официально принял царский титул, который прежде употреблялся только в некоторых случаях и имел скорее украшающее, чем официальное значение. До этого венчание было совершено только один раз: великий князь Иван Васильевич в 1498 г. венчал своего внука Дмитрия. Если мы сравним оба венчания, то заметим между ними некоторые, довольно любопытные различия. На вел. князя Дмитрия возлагал венец его дед, а на Грозного бармы и венец возлагал митрополит, он же давал ему в руки скипетр [648] . Первый порядок мог символизировать самостоятельность светской власти, второй – можно было бы рассматривать как знак некоторого подчинения царя духовной власти. В Византии возлагал на императора венец также глава духовной власти – патриарх [649] , но там зато император облачался в священнические одежды и благословлял народ как архиерей и тем показывал свои права в области церкви [650] . Но есть основание думать, что этой особенности в венчании Ивана IV ни он сам, ни его современники не придавали никакого политического значения. В чине венчания, составленном в конце XVI в. и под непосредственным влиянием венчания Ивана Грозного, соответственное место читается так: «Митрополит вдаст святые бармы великому князю отцу на руки, и князь великий знаменався целует их да возлагает на поставляемого великого князя и митрополит благословляет великого князя крестом; аще ли несть отца великого князя, то митрополит возлагает святые бармы». Также говорится о возложении венца и о вручении скипетра [651] . Следовательно, митрополит только заменяет собой отца великого князя, и его участие здесь не придает обряду никакого особенного характера.
648
П. С. Л. Т. XII. С.248; Т.XIII. 4.1. С. 151. Прежние исследователи не видели различия между обоими чинами. Н. Катаев. О священном венчании и помазании царей на царство, 1847. С. 79–80.
649
Ср. выше объяснения Bury.
650
Е. Барсов. Древнерусские памятники священного венчания царей на царство. М., 1883. С.XI.
651
Е. Барсов. С. 51–52, 77–78.
В этом же чине обращают на себя внимание отдельные выражения в молитвах и в поучении к великому князю. Одни из них говорят об отношении великого князя к церкви, другие – характеризуют его общегосударственные обязанности. Так, в молитве перед возложением барм митрополит просит Бога показать «того (т. е. вел. князя) опасна хранителя святые твоея соборные церкви велениям», а в поучении он наставляет великого князя иметь «мудрование православным догматом»; с другой стороны, митрополит требует, чтобы вел. князь показал «к нашему смирению, ко всем своим богомольцом о святем Дусе царское свое духовное повиновение», помня, что честь, воздаваемая святителю, «самому Христу восходит» [652] . Духовное повиновение нельзя понять иначе, как повиновение в духовных делах, тем более, что несколько нижеприведенных слов поучение предлагает царю «и священник стыдиться… честь бо священническая на Бога восходит»; слова эти говорят о такой обязанности царя, которую он разделяет со всеми членами церкви, и, таким образом, чин венчания, поскольку он касается отношения государства к церкви, изображает не ограничение царской власти властью духовной, а скорее, наоборот, вручает царю некоторую власть над церковью, называя его хранителем церковных велений. С другой стороны, эти веления связывают, ограничивают царя в его государственной деятельности. Приблизительно такое же ограничительное значение имеет та мысль поучения, что царь должен «управити люди в правду», что он должен любить «правду и милость и суд правый», и что в исполнении своих царских обязанностей он должен «боятися серпа небесного» [653] . Мысль о повиновении царя священническому чину заимствована поучением из «Глав наказательных» имп. Василия Македонянина сыну его Льву [654] ; вероятно, под тем же непосредственным влиянием сложилась и мысль об управлении по правде [655] . По существу, эти идеи суть повторение обычных тем древнерусской письменности, так что можно сказать, что в вопрос об отношении царя к церкви и об обязательности для него церковных постановлений чин венчания не внес ничего нового. Но есть в нем и новость. Перечисляя различные обязанности царя, митрополит говорит в своем поучении: «Бояр же своих и вельмож жалуй и бреги по их отечеству, и ко всем же князем и княжатам, и детем боярским, и к всему христолюбивому воинству буди приступен и милостив и приветен, по царьскому своему сану и чину» [656] . В предшествующей литературе мы не встречаем такого яркого и определенного выражения мысли о милости царя к боярам, кроме только Максима Грека, который в ряде произведений высказывал подобную же мысль. Едва ли эта мысль откуда-нибудь заимствована; вернее будет предположить, что она была подсказана теми отношениями между боярством и усилившейся княжеской властью, которые как раз к этой эпохе достигли наибольшей остроты [657] . Если бы можно было доказать, что автором поучения, как думают некоторые, был сам митрополит Макарий, то мы имели бы очень интересную черту для характеристики его положения между стариной и новизной. Но личность автора в данном случае не имеет большого значения. Указанные слова знаменательны сами по себе, как формула для той темы, которая впервые была выставлена в княжение Василия Ивановича, и которая через несколько лет после того как поучение было произнесено, стала предметом литературного обсуждения. Возможно, однако, и другое предположение. В некоторых списках поучения встречаются слова, которые едва ли могли быть произнесены во время венчания. Например, в нем встречается фраза, заимствованная, по всей вероятности, из «Слова Сирахова на немилостивые цари»: «почто не храните закона, ни по совету Вышнего ходите, почто неправедно судите и злата ради погубляете истину» [658] . Думают, что это вставка, которую сделал какой-нибудь позднейший списатель, имевший основания для недовольства современным порядком [659] . Может быть, и слова о жаловании бояр «по их отечеству» – тоже вставка, сделанная не до литературного обсуждения темы, а после, когда можно было воспользоваться этим обсуждением для точного формулирования вопроса.
652
Там же. С. 51, 56, 58, 81–83.
653
Там же. С. 56–57 и 81–82.
654
Хр. Лопарев. О чине венчания русских царей. Журн. М. Н. П., 1887. № 10. С. 317.
655
См. выше; отсюда же заимствована мысль, что честь, воздаваемая священнику, восходит на Бога.
656
Там же.
657
Эта мысль повторяется целиком, как и все поучение, в чине венчания царя Феодора Ивановича. Собр. гос. гр. и дог. Т. II. С. 80.
658
Там же. С. 57–58.
659
М. Дьяконов. Власть моек, государей. С. 110.
Иван Грозный не ограничился одним венчанием; он счел еще нужным обратиться к константинопольскому патриарху с просьбой о признании за ним права на царское достоинство. О цели этого обращения исследователи высказываются различно. Одни думают, что до русского царя стали доходить упреки со стороны восточных иерархов в незаконности совершенного венчания; другие объясняют дело так, что Иван Грозный не довольствовался именем русского царя, но хотел быть царем для всех христиан и потому нуждался в том, чтобы православный восток признал в нем наследника византийских императоров; третьи предполагают, что почин исходил от самого патриарха, и что обращение Ивана Грозного явилось ответом на предложение патриарха [660] . Послание царя к патриарху разъясняет этот вопрос только отчасти. В послании царь сообщает патриарху о принятии им царского венца и просит,
660
Е. Барсов. Назв. соч. C. XXIII; Н. Каптерев. Характер отношений России к православному востоку. Изд. 2. С. 27; Е. Голубинский. История русск. церкви. Т.Н. С.846.
661
А. Муравьев. Сношения России с востоком по делам церковным. Т. I. С. 78–79.
662
Кн. Оболенский. Соборная грамота духовенства православной восточной церкви, утверждающая сан царя. М., 1850. С. 11 и 12.
663
Сношения России с востоком. Т. I. С. 110.
664
Там же. С. 104, 112 и след.
Кроме подлинной соборной грамоты до нас дошло два перевода ее на русский язык; один из них сделан в XVI в., вероятно, вскоре после получения грамоты, а другой – в XVII в. Оба перевода заключают в себе целый ряд неточностей, а местами они прямо неверны. Особенно это надо сказать о переводе XVI в. Знатоки истории греческого и русского языков могли бы решить, следует ли видеть причину этого в недостаточном знакомстве переводчиков с греческим языком, или же перед нами намеренное изменение текста. Но некоторые из отступлений от оригинала настолько бросаются в глаза, что их нельзя не отметить. Патриарх пишет в грамоте, что после совершения венчания «и к нему обратились с просьбой » увенчать Ивана Грозного; в переводе сказано: «И мы единым образом уложихом благословити его и венчати» [665] . Выходит, что патриарх дает благословение не по просьбе, а по собственному почину. В грамоте, как мы видели, говорится, что патриарх преподает и присуждает Ивану Васильевичу царское достоинство; в переводе вместо этого читаем: «Сего ради… смирение наше умыслих… подавая и утешая нарицаемого царя и господина Иоанна, еже быти и зватися ему царем законно и благочестно венчанному вкупе и от нас и от нашие церкви просвящение (просвещение?) и благословение» [666] . Резкость выражений оригинала здесь значительно смягчена. Оба эти отступления, которые едва ли можно объяснить недостаточным знанием греческого языка, имеют целью провести идею самостоятельности царской власти относительно церкви; это было важно сделать в данный момент, но ничего нового в русскую политическую литературу отступления не внесли. Совершенно другой характер носит третье отступление. В конце грамоты патриарх высказывает мысль, что полезно утвердиться «царю благочестивому и православному, как началу и непоколебимому основанию, которому весь народ и все подвластное ему привыкли повиноваться и подражать, по силе, в делании всякого добра». В переводе вместо этого находим целую теорию, не имеющую с подлинником ничего общего: «Яко же и небесные силы и чины един единому повинуетца, такоже и земные князи в послушание бы истинно пребывали» [667] . Различие довольно значительное. На место повиновения народа, упоминание о котором в грамоте не имело никакого особенного значения и выражало самую общую и бесспорную мысль, переводчик поставил повиновение царю князей, что при тогдашних отношениях царя к боярству, имело, несомненно, большое значение. Любопытно сравнить эту мысль с тем, что было выше отмечено в поучении из чина венчания. Там составитель его счел нужным указать царю на необходимость жаловать бояр по их отечеству; но прошло 15 лет [668] , обстоятельства изменились, и явилась надобность выставить учение противоположного содержания. Таким образом, если рассматривать перевод соборной грамоты как самостоятельное литературное произведение, то можно сказать, что он весь проникнут одной вполне определенной идеей самостоятельности царской власти, причем эта самостоятельность понимается в том смысле, что царь не получает своих полномочий ни от какой другой власти, и в том, что ни один класс населения не стоит к нему ни в каких других отношениях, кроме отношения «послушания».
665
Соборная грамота. С. 11 и 23.
666
Там же. С. 24.
667
Там же. С. 13 и 24.
668
Соборная грамота была получена в 1562 г., тогда же, вероятно, был сделан и перевод.
Давно уже было замечено, что царский титул ничего не прибавил к власти великого князя [669] . Эту мысль можно дополнить еще тем, что памятники, относящиеся к принятию титула, не заключают в себе никаких новых идей о пределах царской власти, а выражают только стремление укрепить за царем ту власть, которую он имел и раньше. Только в чине венчания промелькнула новая мысль об отношении царя к боярам; но эта мысль, если даже считать ее современной событию, говорит не о возвышении царской власти, а скорее об ее ограничении.
669
Н. Лебедев. Макарий, митрополит всероссийский. Чт. Общ. люб. дух. просв., 1878, сент. С. 393.
Стоглав представляет интерес не только для вопроса об отношении царя к делам веры, но также и для характеристики отношения духовных властей к делам государственным. Исследователи еще не могут прийти к соглашению относительно подлинности Стоглава. Одни считают его официальным сборником соборных постановлений, другие думают, что это труд какого-нибудь частного собирателя, не уполномоченного на то собором. Осторожнее будет держаться второго из этих мнений, тем более, что все доказательства, приводившиеся доселе в пользу официальности Стоглава, говорят только то, что собор издал свои постановления в виде цельного уложения, но они не в силах убедить нас, что Стоглав и есть это самое подлинное уложение [670] . С другой стороны, ряд промахов, допущенных составителем Стоглава, не позволяют думать, чтобы собор мог издать свои постановления в таком именно виде [671] . Если же считать его частным собранием, если видеть в нем не официальный документ, а литературное произведение, то все составные части его: речи, вопросы, ответы – получают интерес со стороны заключающихся в них идей совершенно независимо от того, были ли эти идеи действительно высказаны на соборе теми самыми лицами и в том самом виде, как мы это находим в Стоглаве.
670
Ср. Голубинский. Ист. р. церкви. Т. II. С. 782–785.
671
Указание на эти промахи см., напр., у И.Жданова. Материалы для истории Стоглавого собора. Соч. Т. I. С. 246, 248-9, 252 и др. Ср. Д. Стефанович. О Стоглаве, 1909. С.43.
Наиболее ярко выражена в Стоглаве идея участия царя в делах церкви. В речи своей к отцам собора царь убеждает их «исправити истинная и непорочная наша християнская вера», а о себе самом он говорит: «Аз же… за веру християнскую и за истинный православный закон… всегда есмь с вами исправляти и утвержати» [672] . В своих заботах о вере царь дает наставление епископам и архимандритам, заседающим на соборе, и обращает их внимание на целый ряд вопросов церковной жизни, подлежащих их обсуждению. Вопросы эти чрезвычайно разнообразны; они касаются иконописания, церковной службы, монастырских порядков, различных ересей, народной нравственности и благочестия, непорядков в церковном суде и многого другого. Это вмешательство царя в область церковных дел отцы собора не только не сочли незаконным, но, наоборот, приветствовали его. Составитель Стоглава говорит, что они, выслушав речь царя «о благочестии слово вознесоша и вседержителю Богу хвалу воздаша, и бе чудно видение и всякого ужаса исполнено толико царствие величество церкви Божии с душевным желанием совокупляется» [673] . Как сказано сейчас, историческая достоверность всего этого не имеет большого значения: может быть, почин созвания собора принадлежал вовсе не царю Ивану Грозному, а, как думают некоторые, митрополиту Макарию, он же, может быть, составил речь от имени царя и вопросы для обсуждения [674] , но важно, что в Стоглаве почин приписан одному царю, и что его деятельность в этом направлении признается входящей в круг его власти. Собор не только на словах одобряет вмешательство царя, но и делом подтверждает свое одобрение. Во многих ответах собора на царские вопросы, касающиеся ересей, суеверий, языческих обычаев, кощунства, преступлений против нравственности, говорится, в каком порядке вести борьбу со всем этим, и везде собор главное или по крайней мере видное место отводит самому царю и тем мерам, которые должны быть приняты по его указу: «благочестивому царю свою царскую учинити заповедь», «царю свою царскую грозу учинити», «по царской заповеди» епископы должны разослать соответственные грамоты и т. п [675] .
672
Стоглав, по изд. Кожанчикова. С. 27 и 34.
673
Там же. С. 35.
674
Голубинский. С. 776–777.
675
Стоглав, указ. изд. С. 138, 140, 141 и др.