Древнерусские учения о пределах царской власти
Шрифт:
На суде митр. Даниил обвинял Максима в том, что он порицает московское правительство за предание еретиков проклятию [586] . Отсюда можно было бы заключить, что он был вообще против каких бы то ни было решительных мер воздействия на еретиков, потому что эта мера, как известно, была не самая решительная из тех, какие к ним применялись. Но сочинения его говорят другое. Правда, Максим высказывался вообще против принуждения в делах веры. В «Слове обличительном на агарянскую прелесть» он порицает магометан за то, что они мечом распространяют веру своего пророка. В этом он видит доказательство того, что магометанская вера от диавола, так как Бог «не хощет смерти грешного… и ни единою нудит ниже убивати кого велит». Он вспоминает и ответ Спасителя сыновьям Заведеевым, предлагавшим истребить огнем самарянское село [587] . Этот взгляд, несомненно, сближает Максима Грека с заволжцами, которые тоже в принципе стояли за полную религиозную свободу. Наоборот, у Иосифа Волоцкого можно встретить отдельные мысли, напоминающие католическое «compelle intrare»; так, например, он с одобрением говорит о царе Ираклии, который «не хотящих креститися июдей повеле оубивати» [588] . Но в частном вопросе об отношении к еретикам и еретическим обычаям Максим сходился не с заволжцами, а с Иосифом. В слове на Исаака-Жидовина (ок. 1525) он советует собору принять против него самые решительные меры. Моисей, говорит он, велел левитам беззаконновавших «убивати оружием вся по ряду», и он предлагает собору возлюбить «равность Финеесову похвальную» и смущающих паству предать «внешней власти на казнь» [589] . Тот же взгляд он высказывал и гораздо позже, в послании к Адашеву о тафьях. Там он тоже вспоминает Финеесову ревность и советует «запретить крепце» неправославный обычай [590] . Как примирялись эти различные мысли в миросозерцании Максима, сказать трудно. Может быть, противоречие объясняется тем, что в одном случае он обличал религиозное заблуждение, имевшее очень мало связи с действительностью, и он мог подойти к нему с отвлеченной, теоретической стороны, а в другом – ему приходилось решать вопрос, имеющий большое практическое значение. Но в этом последнем случае он выражается настолько определенно, что его слова не оставляют никакого сомнения, и если уже не ставить его в разряд единомышленников И. Волоцкого, то нужно все-таки признать, что он занимает положение, отличное от заволжцев.
586
Прение
587
Соч. Т. I. С. 74–5 (Каз. издание. Т. i и III – 2 изд.; Т. II – 1 изд.).
588
Просветитель. С. 547.
589
Соч. T.I. С. 43–44.
590
Соч. Т. II. С. 584–85.
Такое же особое место должно принадлежать Максиму Греку и в вопросе о монастырских имуществах. Всякому, кто вдумывался в религиозно-философское миросозерцание Максима, должно представляться маловероятным, чтобы он был безусловным и решительным противником этих имуществ. Он много размышлял о внутреннем смысле христианства и о требованиях, которые оно налагает на человека. И один вопрос при этом особенно привлекал его внимание. Что важнее в христианстве: его теоретическая или практическая сторона, его догма или его нравственное учение? Что важнее для спасения – вера или дела? Мысли, относящиеся к этому вопросу, встречаются у Максима во множестве, чуть не во всех его сочинениях, и всюду он разрешает его в одном смысле: дела важнее веры, нравственная сторона имеет преимущество перед догматической и обрядовой. Не посты и бдения, не молитва спасают нас, а «к нищим и в бедах и в скорбех живущим человеколюбие и милость и сострадание». Сказано: милости хочу, а не жертвы, и потому только «евангельских заповедей прилежно делание» оправдывает человека, а не «вера или крещение и черное рубище» [591] . Это сразу определяет отношение Максима к заволжцам и иосифлянам. Нил Сорский сущность иноческого подвига видел в постоянном самоуглублении, в умной молитве; все симпатии его были на стороне отвлеченного аскетизма, он требовал от каждого непрестанной заботы о своей душе [592] . Совершенно иначе понимал задачи монашества И.Волоцкий. Он думал не о самоуглублении, а о деятельной помощи всем нуждающимся. Он заботился об увеличении монастырского богатства, но жизнь в его монастыре отличалась, как известно, большой суровостью: пища, одежда, вся обстановка, в которой жили иноки, были самые скромные. Богатство шло не на монастырь, а на бедных. Иосиф помогал окружным крестьянам во всех трудных случаях их хозяйственной жизни, а в неурожайный год в монастыре кормились тысячи людей; когда же запасы монастырские истощились, и братия должна была сократить и без того скромную трапезу, тогда богатые люди, узнав об этом, поспешили наделить монастырь всем необходимым [593] . Можно сочувствовать или не сочувствовать иосифлянам, но нельзя отрицать, что в основе такого понимания монашества лежит целая общественно-политическая программа. Задача монастырей по этой программе состоит в содействии правильному распределению народного богатства, в посредничестве между имущими и неимущими классами. Максим Грек, требуя сострадания к нищим, должен был вместе с тем сочувствовать и такому пониманию монашества. Но оказывать людям действительную помощь монастырь может только в меру своего богатства, и потому Максим не должен был бы решительно восставать против монастырских имений. Между тем в сочинениях его находим горячую проповедь нестяжания. Как это объяснить?
591
Соч. Т. н. С.99, 161, 264, 272, 349, 397, 401, 407; Т. III. 165, 209. Специально этому вопросу посвящены два сочинения: 1) Сказание живущим во гресех неотступно, а каноны всякими и молитвами преподобных молящимся Богу по вся дни, и 2) Словеса аки от лица Преч. Богородицы к лихоимцом и скверным. Соч. Т. II. С. 213–214 и 241–245.
592
О. Миллер. Вопрос о направлении Иосифа Волоколамского. Журн. М. Н. П., 1868. № 2. С. 533.
593
И. Хрущов. Назв. соч. С. 52–3.
Максим был убежден, что богатство есть нравственное зло. Он не мог представить себе богатство, чтобы воображение не рисовало ему тех неправд и насилий, которыми оно добыто. Богатство, по его мнению, может быть приобретено только «богомерзкими росты», «скверными прибытки», всяким лихоимством; в основе его непременно лежит бесчеловечное отношение к слабым [594] . Вот почему он советует всякому, кто заботится о своем спасении, продать имение и жить только своим трудом [595] . С другой стороны, он был решительно против пользования чужим трудом, в особенности – против труда крепостного [596] . И вот, если рассмотреть главное сочинение Максима Грека, в котором он нападает на монастырские имущества, – «Стязание о известном иноческом жительстве», где его взгляды излагаются в виде диалога между любостяжательным и нестяжательным, то окажется, что все его доказательства здесь сводятся к тому, что инокам, отрекшимся от мира, неприлично пользоваться теми безнравственными средствами, которыми добывается богатство. Все речи нестяжательного состоят из обычных для Максима рассуждений о «бедных селянах», изнывающих под непомерными ростами, о неправдах и лихоимстве, и когда противник его высказывает принципиальное соображение: «не зло богатство устрояющим е добре», то ему нечего на это возразить [597] . Следовательно, он борется, собственно, не против монастырского имущества, а против тех несправедливостей, с которыми оно неизбежно, по его мнению, связано; и если бы кто-нибудь сумел его разубедить в этой неизбежности, может быть, он и перестал бы спорить. Максим написал еще другое сочинение на ту же тему: «Повесть страшна и достопамятна и о совершенном иноческом жительстве», где он изображает быт картезианского монастыря. Оказывается, что каждый вступает в него, «мала стяжаньица монастырю отделивше», и что всякий день настоятель назначает нескольких монахов для сбора подаяния [598] . Припомним, что у Нила Сорского как раз есть сочинение «О иноках, кружающих стяжаний ради» [599] , и мы должны будем признать, что Максим Грек не был безусловным противником монастырского имущества и только требовал, чтобы оно служило исключительно для благотворительной деятельности, а не для самоуслаждения [600] , и что, следовательно, и в этом вопросе он занимал место не в ряду заволжцев, а где-то посередине между ними и иосифлянами [601] .
594
Соч. Т. II. С. 143–44, 206, 268, 409 и др.
595
Соч. Т. II. С. 29, 34, 117.
596
Соч. Т. II. С. 32, 34, 38, 130.
597
Соч. Т. II. С. 89–18.
598
Соч. Т. III. С. 148–49, 154.
599
Если признать, что это не сочинение самого Нила, а лишь сделанный им перевод, то это все-таки не поколеблет того положения, что он был против сбора доброхотных даяний. См.: М. Боровкова. К литературной деятельности Нила Сорского, 1911. С. 1–3.
600
Соч. Т. II. С. 174.
601
Ср.: В. Иконников. Максим Грек. Изд. 2, 1915. С.420.
Государственные идеи Максима Грека, его учение о царской власти, стоят также особняком, в отдельных пунктах приближаясь то к одному, то к другому направлению. В вопросе об отношении церкви и государства его отделяло от всех современных ему русских мыслителей то, что он не признавал автокефальности русской церкви. Он тщетно искал грамоту, которая предоставляла бы русским право ставить митрополита помимо константинопольского патриарха; с другой стороны, пленение Византии нисколько не мешало ей, по его мнению, сохранять свое благочестие, и Москва не имела никакого основания считать себя ее наследницей [602] . Зависимость русской иерархии непосредственно от константинопольского патриарха несовместима с зависимостью ее от великого князя, и потому участие его в делах церкви, в какой бы форме оно ни выражалось, могло представляться Максиму незаконным. Собственные взгляды его были далеки от подчинения церкви государству. По поводу той же автокефальности русской церкви он выставил общее положение о превосходстве священства: «святительство и царя может и венчает и утвержает, а не царство святителех… убо больши есть священство царства земского, кроме бо всякого прекословия меньша от большего благословляется». У него можно найти и характерную для данного вопроса ссылку на Самуила, помазавшего Давида на царство [603] . Как мысль об утверждении царей святителями, так и пример Самуила, несомненно, литературного происхождения. Первая из них составляет обычное оружие католических теорий, преимущественно, средневековых. Максим Грек во время своего пребывания в Италии мог познакомиться с этими теориями, и как воспоминание о них могли появиться в его сочинениях приведенные строки. Но католическим теориям не принадлежит в этом отношении никакого исключительного права. Выводы политического характера из обряда венчания на царство делали и некоторые православные богословы. Кое-что мог найти в этом смысле Максим, например, в творениях Симеона Солунского. Отличает католических мыслителей от православных не столько самая мысль, что священство венчает царей, сколько практические следствия из этой мысли; у православных этих следствий нет. Максим Грек остается в этом отношении по духу вполне православным. Приведенное положение не служит у него основанием для каких-нибудь выводов, относящихся к практической политике; даже более: оно стоит у него совершенно особняком и нисколько не связано с теми его сочинениями, где он более подробно останавливается на отношении церкви и государства.
602
Прение митр. Данила. Там же. С. 13; соч. Т. III. С. 126, 128, 131–133.
603
Соч. T.I. С.305; Т. III. С. 127.
Максим Грек очень сочувствовал той формуле, в которой выражала отношение обеих властей 6-я новелла Юстиниана. Она три раза встречается в его сочинениях. В одном случае он почти с буквальной точностью передал начало предисловия к новелле [604] , в двух же других он присоединил к нему свое толкование. Задача священства – молить Владыку всех о наших согрешениях, дело царства – «промышлять о подручных»; первое заботится о просвещении и спасении верных, второе ограждает их, «да опасно и твердо живут». В новелле священство и царство называются двумя величайшими благами Божиими, Максим же несколько изменяет эту мысль: они тогда только являются великими благами, когда «благоверно друг к другу согласуета» [605] . Поправка эта совершенно в духе новеллы, которая тоже требует гармонии обеих властей. До Максима толкованием новеллы у нас занимались инок Акиндин и Иосиф Волоцкий; первый при ее помощи доказывал, что князь может лишить епископа кафедры за преступление против веры, второй основывал на ней право казнить еретиков. Оба, следовательно, толковали ее в смысле главенства мирской власти над церковью. Понимание Максима гораздо ближе к тексту и, что еще важнее, больше отвечает внутреннему смыслу предисловия, которое стремилось установить не преобладание одной власти над
604
Соч. Т. II. С. 297.
605
Соч. Т. I. С. 302–03; Т. II. С. 162–63.
606
Соч. Т. II. С. 163, 339.
607
Соч. Т. II. С. 160–61, 171, 179, 286–87.
608
Соч. Т. II. С. 336, 360, 381.
609
Соч. Т. II. С. 352–53.
610
Соч. Т. II. С. 175.
Насколько идея гармонии властей осуществима на практике, насколько при проведении ее в жизнь она обеспечена от различных и противоречивых толкований, это может быть вопросом. Но как идея она имеет свое право на существование, и у Максима Грека она достаточно обоснована и развита. Она резко отделяет его и от иосифлян, и от заволжцев, из которых первые проводили принцип подчинения церкви государству, а вторые стояли за полную свободу церкви. Наиболее близко к Максиму из предшествующего времени подходит митр. Иларион, который тоже считал заботу о духовном и телесном благосостоянии народа как бы общим делом царской и святительской власти и не старался резко разграничить круги их ведомства. Он тоже проповедовал гармонию властей. Какое же вытекает из этой идеи учение о царской власти и, в частности, о ее границах?
Исследователи давно уже высказали мнение, что Максим Грек отрицательно относился к «установившемуся на Руси полному абсолютизму» княжеской власти и обличал различные вытекающие отсюда беспорядки [611] . Действительно, среди сочинений Максима есть несколько таких, которые имеют ближайшее отношение к современному государственному строю на Руси и заключают в себе некоторые критические замечания о нем. Таковы: 1) «Главы поучительные начальствующим правоверно», представленные, вероятнее всего, вел. князю Василию Ивановичу [612] ; 2) Послание тому же князю при представлении перевода Псалтыри; 3) «Слово пространнее излагающе с жалостию нестроения и бесчиния царей и властей последнего жития», написанное, как думает Соловьев, по поводу беспорядков в малолетство Ивана Грозного [613] ; 4) «Послание к начальствующим правоверно»; и 5) Послание царю Ивану Грозному Из них обличительный характер носят, собственно, первое и третье сочинение. В них много говорится о хищении имений и сребролюбии, к которым цари бывают склонны, о беззаконии в судах, о царях, которые проводят время в пиршествах и не заботятся о народе и т. д.; здесь же в виде намеков выражается неодобрение тому царю, который единолично решает все дела. «Слово пространнее излагающе» составлено, правда, в общей форме, в нем ни слова нет о России, и его свободно можно толковать в том смысле, что Максим высказывает в нем недовольство не русскими царями, а всеми вообще царями «последнего жития», которые уклонились от своего идеала – царей библейских; но едва ли можно сомневаться, что главный предмет его – русское царство и, может быть, еще погибшее царство греческое, о котором Максим говорит с горечью во многих своих сочинениях.
611
В. Жмакин. Назв. соч. С. 157–58, 187.
612
Так можно думать, основываясь на общем характере послания, которое своим резким тоном сильно отличается от послания к Ивану Грозному. Противоположного мнения, как сказано, А. Павлов и В. Иконников. М. Грек, 2-е изд. С. 512.
613
Ист. России. Т. V.. С. 186.
Это критическое отношение к русским порядкам навеяно тем кружком опальных и недовольных людей, в который попал Максим Грек вскоре после своего приезда в Москву. Члены этого кружка Вассиан Патрикеев, Иван Берсень, Василий Тучков, Федор Жареный и др. имели каждый свои причины жаловаться, искали сочувствия у Максима и настраивали его в определенном направлении. Некоторые его сочинения, как можно предполагать, написаны для собеседников Максима и составляют как бы продолжение его бесед с ними [614] . Но если вчитаться в те разговоры, которые вел Максим со своими собеседниками, не трудно будет увидеть, что они не вполне понимали друг друга. Собеседники ждали от него рассуждений, «как устроити государю землю свою», а Максим отвечал: «У вас книги и правила есть, можете устроитися» [615] . Очевидно, собеседники его, в данном случае – Берсень, ждали таких указаний, которые может дать просвещенный человек, погрузившийся в живую действительность со всеми переплетающимися в ней разнообразными интересами и чаяниями; Максим же, как человек науки, далекий от практической жизни, думал, что, если есть «книги» и «правила», есть и все указания для надлежащего устройства любого государства. Главный предмет недовольства для Берсеня были «греки», т. е. вел. княгиня Софья, с приходом которой пошли «нестроения великие». «Ведаешь и сам, – говорил Берсень Максиму, – которая земля переставливает обычьи свои, и та земля недолго стоит, а здесь у нас старые обычьи князь велики переменил; ино на нас которого добра чаяти?» Этими словами Берсень вполне определил ту точку зрения, с которой он судит о государственных делах: это точка зрения консервативная и националистическая; она признает у каждой земли свои обычаи и требует, чтобы она их крепко держалась и не переставливала. Пожалуй, можно заметить в них намек еще и на другую мысль: у земли есть свои старые обычаи, которые великий князь переменять не может или не должен; они, следовательно, стоят над ним и в известном смысле кладут предел его власти. Характерен ответ Максима: «Котораа земля преступает заповеди Божьи, та и от Бога казни чяет, а обычяи царьские и земьские государи переменяют, как лутче государьству его» [616] . Потому ли, что Максим, как чужой человек, был лишен национального чувства, и ему не были дороги старые обычаи, или потому, что он не мог сочувствовать Берсеню в его ненависти к пришельцам-грекам, или же, наконец, таковы были его теоретические взгляды, но он принципиально расходится с Берсенем; он признает только одно, что должно всегда оставаться неизменным и ненарушимым – это заповеди Божии; а царские и земские обычаи царь волен изменять, когда и как найдет нужным. Ему, следовательно, царская власть представляется более широкой, чем Берсеню, и если она не вовсе абсолютна (так как находится под действием заповедей), то не может быть признана столь ограниченной, какой ее рисует Берсень. Это, конечно, весьма существенные различия, и их нужно постоянно иметь в виду, чтобы отделить в сочинениях Максима Грека его собственные воззрения от того, что составляет только отголосок чужих мнений.
614
Напр., в конце «Послания к начальствующим правоверно» (Соч. Т. II. С. 346) есть обращение, начинающееся словами: «Малыми писах к тебе, о добрейший Василие». Не В. Тучков ли это? Во всяком случае, его нельзя отнести к Василию III. С… А. Соболевский. Перев. лит., 278.
615
Отрывок следственного дела о Иване Берсене. А. Э. Т. I. С. 141.
616
Там же. С. 142.
Обычные темы древней русской письменности – богоустановленность царской власти и покорение царю – развиты в сочинениях Максима очень слабо. Он приводит текст из Послания к Римлянам о происхождении сущих властей от Бога, требует, чтобы все украшали себя «благопокорством и послушанием нерассудным к самому благоверному и богохранимому царю и государю нашему» [617] , но ни из того, ни из другого не делает никаких выводов. Об ответственности царя перед Богом тоже говорится у него только мимоходом, причем характер этой ответственности не везде представляется одинаковым: то он угрожает лютыми муками тем царям, которые «ложне обложени суть царским саном», то признает, что Бог за грехи царей лишает их царства [618] .
617
Соч. Т. I. С. 305–08; Т. II. С. 286, 379 и др.
618
Соч. Т. II. С. 335, 351.
Гораздо больше можно найти у Максима Грека по вопросу о пределах царской власти. Все относящиеся сюда места его сочинений, разделяются на две группы. В одних он говорит о значении для царя идеи закона. Царь должен «правдою и благозаконием устраяти» свое царство, цари должны «от закона, сиречь от заповедей Вышнего просвещаеми всякие правды деять». Великого князя Василия Ивановича он наставляет «себе прикладывать верою правою… [619] и хранением прилежным спасительных заповедей», а Ивану Грозному он обещает благополучное царствование, «аще по спасительным заповедем Его и законом устрояеши уверенное ти царство и твориши всегда суд и правду». Ближайший смысл этих и подобных им выражений заставляет думать, что Максим под именем закона разумел исключительно закон Божий и, следовательно, представлял себе царскую власть ограниченной только с этой стороны. Но это не совсем так. Его многое не удовлетворяло на Руси, и он ставил ей в пример другие народы. Ляхи и немцы, «еще и латина суть по ереси, но всяким правдосудием и человеколюбием правят вещи подручников, по уставленных градских законов от благоверных и премудрых царей, Констянтина великого и Феодосия, Иустияна же и Льва пресловутого… Где у латыномудренных онех обрящеши сицев образ неправосудия, яков же ныне есть дерзаем у нас православных?». Также говорит он о неверных, которых он, по его словам, сам видел, т. е., вероятно, о турках. «Егда у неверных убо Божие повеление и оправдание, еже о суде глаголю, праве и пряме и якоже Богом изначала уставися, исполняется и тверде соблюдается, у нас же благоверных презираемо есть и попирается» [620] . Здесь речь идет уже о положительном праве, о применении его в суде, и Максим указывает на то, что вся общественная жизнь у западных народов нормируется градскими законами, под которыми он разумеет, вероятно, реципированное римское право; на Руси же, по его мнению, нет такого законодательства. Отсюда можно сделать вывод, что царская власть должна проявляться в форме закона, и что для царя обязательно «править вещи подручников» на основании действующих законов.
619
Соч. Т. II. С. 157, 168, 324, 348.
620
Соч. Т. II. С. 201–03.