Древнейший
Шрифт:
— Вот и славно, — мягко вмешался Джонд, чтобы немного разрядить обстановку. — Я и мои собратья трудимся на пределе магических сил. Еще одна атака, и, боюсь, раненые не смогли бы получить надлежащее лечение.
— Интересно, — послышался женский голос.
Все трое обернулись и ахнули. Перед ними на чалой кобыле сидела дама Гвидра.
— А я слышала, что брат Джонд сумеет отдать последние силы, если перед ним будет лежать беспомощный раненый.
— Миледи! — удивился Доусон, неловко вскакивая на ноги. — Когда вы прибыли на поле боя?
— Вольно, друг
— Вы очень добры, леди Гвидра, — потупив взор, ответил брат Джонд.
— Так говорят, дорогой брат, — отозвалась дама. — Я ничего не придумала. Ваша репутация превзошла вашу скромность. Весь Вангард благодарит бога за то, что вы с нами.
Несмотря на свое искреннее смирение, брат Джонд не мог не улыбнуться в ответ на ее слова.
— А вы?.. — обратилась Гвидра к Брансену. — Танцующий Меч, не так ли?
— Это не мое имя.
— Это Брансен Гарибонд, — поспешил вставить Доусон, бросая гневный взгляд на дерзкого юного воина. — Хотя, возможно, ему больше нравится называться Разбойником. Под этим именем он совершал свои преступления на юге. Оно привело бы его на виселицу или в мешок со змеями.
— Это имя подойдет, — улыбнулся Брансен, желая подкусить вангардца.
— Ваши подвиги не остались незамеченными, Брансен, — произнесла Гвидра. — Если вы решите уехать из Вангарда, когда все закончится, обещаю, что вы получите от меня благодарственную грамоту и помилование. Хотя не знаю, будет ли она что-то значить для правителей юга.
— А что тут решать? — насмешливо спросил Брансен. — Какой узник добровольно останется в своей тюрьме?
— Побольше уважения! — предостерег Доусон, но Гвидра жестом приказала ему не вмешиваться.
— Вангард не тюрьма, Брансен Гарибонд, — отвечала она. — Это дом для многих добрых людей. Конечно, вы вправе думать так, как вам угодно, хотя больше я никому такого не позволяю.
— Пока что я обязан сражаться за Вангард независимо от моих чувств.
— Не только за мою страну, но и за себя, — возразила дама Гвидра. — Ради свободы, какой бы она ни была, ради молодой и красивой жены, которая не заслужила того, чтобы ее мужа бросили в мешок с ядовитыми змеями. Мне безразлично, за что вы сражаетесь, но я настаиваю, чтобы вы воевали и дальше. Вы можете не видеть добра, которое несет ваш острый клинок, но мы его замечаем. Вы можете не вспоминать о семьях, получивших шанс жить в мире и безопасности благодаря вам, но мы думаем о них.
Она развернула лошадь и отъехала прочь.
Доусон поглядел на Брансена и жалостливо улыбнулся.
— Когда-нибудь с вас сойдет эта напускная бравада, — пообещал он, покачав головой. — Вы поймете, как все обстояло на самом деле и что за человек дама Гвидра. И вам станет стыдно за то, что вы так с ней разговаривали.
Сказав это, Маккидж тоже удалился. Брансен смотрел ему вслед, не мигая, словно буравя глазами.
— Вы блестяще дрались сегодня, — сказал ему брат Джонд. — А я уж думал, что оборона прорвана и спасаться бегством придется нам.
Молодой человек перевел взгляд на монаха. Несмотря на гнев и плохое отношение к абелийцам,
— Может быть, вас не волнует, кто за что сражается в этой войне, — продолжал монах. — И уж конечно, вам все равно, победит дама Гвидра или проиграет. Но если бы нам сегодня пришлось бежать, этот человек умер бы от ран, — добавил он, глядя на воина, лежавшего перед ним. — Его жена, мало чем отличная от вашей, вечно скорбела бы о нем.
— Даме Гвидре безразлично, за что я сражаюсь, — ответил Брансен, не позволяя себе смягчиться. — А вам разве нет?
— Даме Гвидре, по-видимому, приходится беспокоиться о вещах более серьезных, чем сердце и душа какого-то одного человека.
— А брату Джонду не приходится?
— Мои победы, конечно, не столь велики, — пожал плечами абелиец. — Но от этого они не становятся менее важными и приносят не меньше удовлетворения.
Брансен снова хотел съязвить, но передумал, махнул рукой в знак поражения и отошел.
Брат Джонд смотрел ему вслед с понимающей улыбкой, вспоминая, как после предыдущих сражений Брансен помогал монахам лечить раненых, причем преуспел в этом не меньше, чем в боевом искусстве. Тогда Джонд разглядел в нем не только воина, Танцующего Меча или, как его еще называли, Разбойника. Он понял, что у этого человека доброе сердце, и верил в то, что в конце концов доброта одержит верх над обуревавшим его гневом.
В этот вечер Брансен и Джонд снова плечом к плечу трудились над ранеными.
— Вы их ненавидите, — заметил абелиец.
— Кого — их?
— Хотя бы Маккиджа и даму Гвидру, — пояснил Джонд. — А еще моих собратьев с юга. Вы так молоды и уже здорово обозлены.
Брансен с интересом посмотрел на монаха. Было странно слышать это «так молоды» от человека, совсем немногим старше него.
— Я вовсе не так зол, как вы думаете.
— Рад это слышать, — искренне улыбнулся Джонд.
— Но мне довелось видеть слишком много несчастья и несправедливости, — добавил Брансен.
Он замолчал и, склонившись над тяжело раненной женщиной, положил ладонь ей на живот и закрыл глаза. Руке стало горячо, а женщина тихо застонала. Его усилия давали некоторый эффект, но Брансен не был уверен, что сможет вылечить страдалицу, внутренности которой были порваны вражеским копьем.
Через пару минут он откинулся назад, открыл глаза и заметил пристальный взгляд брата Джонда.
— Как вы это делаете? — спросил монах. — У вас нет самоцветов, но я вижу, что вы исцеляете раны не хуже опытного абелийца, вооруженного душевным камнем.
— Моя мать была Джеста Ту, — ответил Брансен. — Вы знаете, что это значит? — поинтересовался он, видя, как поморщился Джонд.
Монах покачал головой.
— Другого я и не ожидал, — усмехнулся Гарибонд.
— Джеста Ту… Это религия?
— Это образ жизни, философия. Религия? Да. Я было понадеялся, что у абелийцев нет причин ее ненавидеть, раз она не из Хонсе, а из Бехрена, но они думают иначе. Действительно, зачем делить с кем-то контроль над людьми?
— Вашему сарказму нет предела.