Древняя Спарта и ее герои
Шрифт:
Для Ксеркса подобное развитие событий было полной неожиданностью. Царь не знал, что делать дальше. И тут объявился предатель[100]. Геродот рассказывает, что в ставку персов пришел некий Эфиальт, малиец[101]. «Надеясь на великую царскую награду, он указал персам тропу, ведущую через гору в Фермопилы, и тем погубил бывших там эллинов» (VII, 213). Ксеркс, прекрасно знавший особенности военных действий в горах, немедленно послал туда свой самый лучший тяжеловооруженный отряд во главе с Гидарном, начальником телохранителей царя. Геродот не называет численности войска Гидарна, но ядром его, конечно, было 10 тысяч «бессмертных» (VII, 83). Согласно Диодору и Юстину, у Гидарна было 20 тысяч солдат (Diod. XI, 8, 5; Justin. II, 11, 5). Отборный отряд персов двинулся по Анопее, тяжелой и опасной горной тропе, ведущей в тыл греческой армии. Персы шли по этой окружной дороге всю ночь и на рассвете, оказавшись на вершине горы, внизу увидели небольшой гарнизон
Далее Геродот рассказывает о том впечатлении, которое оказала на греков весть о приближении персов с той стороны, где их никто не ждал. Было немедленно собрано совещание союзников. На нем только Леонид заявил о своем твердом намерении защищать Фермопилы, несмотря на реальную опасность быть окруженным и уничтоженным. Свое решение он аргументировал тем, что «ему самому и его спартанцам не подобает… покидать место, на защиту которого их как раз и послали». Таким образом, царь Леонид принял решение сражаться и погибнуть, следуя закону своей страны и исполняя воинский долг. Остальные союзники за редким исключением склонялись к тому, чтобы уйти, пока не поздно. Геродот утверждает, что Леонид не только не препятствовал их уходу, но, наоборот, сам «отослал союзников, чтобы спасти их от гибели» (VII, 219–220).
О мотивах решения Леонида историки много спорили еще в древности, и в современной литературе эти споры продолжаются. Так, например, Эндрю Бэрн, профессор университета в Глазго, считает, что у Леонида просто не было другого выхода, как только остаться и дать возможность остальным грекам безопасно отступить. Ведь он, будучи опытным военачальником, прекрасно понимал, что, не встретив никакого сопротивления, персидская конница легко бы смяла и уничтожила всех греков[103].
Мы полагаем, что ситуация, описанная Геродотом (VII, 219), заслуживает доверия, но, как верно замечает В. М. Строгецкий, в постгеродотовской традиции она была сильно приукрашена как драматургами, так и историками риторического направления[104]. Так, например, Диодор, следуя Эфору, историку, принадлежавшему к риторической школе Исократа, опускает замечание Геродота об охватившей эллинское войско панике, когда они увидели, как велика армия персов (Her. VII, 207). По-видимому, Эфору, историку IV в. и ученику Исократа, казалось невозможным изображать героев Фермопил охваченными паникой. У Диодора Леонид больший патриот, чем у Геродота. Согласно Диодору, еще находясь в Спарте, царь принял твердое решение умереть за свободу Греции и тем самым прославить свою родину: «Хотя эфоры убеждали его (Леонида. — Л. IL), что слишком небольшой отряд ведет против столь большого числа персов, и заставляли взять больше воинов, он ответил им на тайном заседании, что этого количества воинов действительно немного для того, чтобы помешать варварам овладеть проходами, однако для дела, ради которого они теперь идут, их достаточно много… Так как ответ казался загадочным и неясным, его спросили: разве он намеревается вести воинов на какое-либо ничтожное дело. Леонид ответил, что формально он ведет воинов для защиты проходов, на деле же, чтобы умереть за общую свободу эллинов» (Diod. XI, 4, 3–4).
В поздней античной историографии образ Леонида окончательно приобретет черты, присущие идеальному герою, рыцарю без страха и упрека (см. например: Plut. Apopht. Lac. 225 а 3–4; De Herod, malign. 32; Justin. II, 11, 9; Aelian. Var. hist. III, 25). Но поздняя традиция только усилила и несколько приукрасила те факты, которые были в действительности. Именно в рассматриваемый период — первую половину V в. — для спартанцев была характерна готовность выполнить любой приказ, даже смертельно опасный, ради спасения отечества. Вспомним, например, двух спартанцев Сперхия и Булиса, которые, по словам Геродота, «добровольно вызвались понести наказание от Ксеркса за умерщвление в Спарте глашатаев Дария. Так спартанцы отослали этих людей в Мидийскую землю на смерть» (VII, 134, 2).
Решение Леонида остаться и сражаться до последнего воина объясняется не только бесспорной личной отвагой спартанского царя и привычкой беспрекословно подчиняться государственной воле. Важная роль в этом решении, как нам кажется, принадлежит и религиозному фактору.
Как не раз уже отмечалось в научной литературе, спартанцы превосходили прочих греков своей богобоязненностью и уделяли оракулам внимания больше, чем граждане любого другого греческого государства. Античные источники свидетельствуют, что консультации с оракулами по делам, связанным с принятием политических решений, носили в Спарте более систематический характер, чем где-либо еще в Греции (см., например: Her. V, 65; VI, 66; Thuc. I, 103,1–3; 118, 3; Plut. Mor. 191b; 209a)[105].
Согласно Геродоту, Леонид знал, что ему предстоит, ибо еще в самом начале Греко-персидских войн спартанцы обратились в Дельфы с вопросом о будущей войне, и Пифия им ответила, что «или Лакедемон будет разрушен варварами, или их царь погибнет» (Her. VII, 220; Justin. Il, 11, 8). Геродот, бесспорно, имевший в своем распоряжении сборники дельфийских оракулов, приводит стихотворный текст данного спартанцам прорицания:
Ныне же вам изреку, о жители Спарты обширной:
Либо великий и славный ваш град чрез мужей-персеидов
Будет повергнут во прах, а не то — из Гераклова рода
Слезы о смерти царя пролиет Лакедемона область…
(VII, 220)
В отличие от большинства весьма трудных для интерпретации дельфийских оракулов[106] этот предельно ясен. Назван враг, способный уничтожить Спарту, и обозначена цена за спасение — гибель царя. Естественно, что Леонид, в чьи обязанности как верховного жреца входило заведование сношениями своего государства с Дельфами и хранение у себя записей ответов оракула, прекрасно знал это сравнительно недавнее прорицание[107]. Геродот утверждает, что царь сам отпустил союзников именно потому, что свято верил в предсказание Аполлона. Как разумный военачальник он не хотел допустить бессмысленной гибели всей собравшейся у Фермопил союзной армии, а как благочестивый и богобоязненный спартанец он готов был погибнуть вместе со своим отрядом во исполнение воли Аполлона. Приведем рассуждения Геродота относительно побудительных мотивов Леонида: «А сам он считал постыдным отступать. Если, думал Леонид, он там останется, то его ожидает бессмертная слава, и счастье Спарты не будет омрачено… А так как он желал стяжать славу только одним спартанцам, то, по-моему, вероятнее, что царь сам отпустил союзников, а не они покинули его из-за разногласий, нарушив военную дисциплину» (VII, 220).
Из всех союзников с Леонидом остались только два отряда, из Фив и Феспий. Что касается фиванцев, то, по словам Геродота, Леонид оставил их при себе как заложников (VII, 222)[108]. Такое отношение к фиванцам вполне понятно. Их проперсидские настроения были хорошо известны. Как утверждает Геродот, «вся Беотия была на стороне персов» (VIII, 34)[109]. В такой ситуации Леонид мог опасаться, что фиванцы, покинув греческий лагерь, немедленно перейдут на сторону персов. Рассказывая о поведении фиванского отряда в бою, Геродот еще раз указывает на мотивы их присутствия в армии Леонида: «Увидев, что персы берут верх и теснят отряд Леонида к холму, фиванцы отделились от лакедемонян и, простирая руки, пошли навстречу врагу. Фиванцы заявляли — и это была сущая правда, — что они всецело на стороне персов и с самого начала дали царю землю и воду, а в Фермопилы они пришли только по принуждению и невиновны в уроне, нанесенном царю» (VII, 233). Большинство фиванцев вместе с их командиром Леонтиадом по приказу Ксеркса были заклеймены царским клеймом. Так обычно поступали персы только с беглыми рабами. Некоторые историки считают сообщение Геродота о клеймении фиванцев «злобным рассказом», не соответствующим действительности[110]. Но следует заметить, что в глазах Ксеркса фиванцы, выступившие с оружием против персов, действительно могли рассматриваться как мятежники и беглые рабы.
Единственный отряд, который добровольно захотел остаться с Леонидом, — это отряд из старинного беотийского города Феспии. Подобное решение феспийцев, возможно, объясняется тем противостоянием, которое было характерно для Фив и Феспий на протяжении длительного периода греческой истории[111].
После того как все союзные контингенты покинули Фермопилы и в лагере остался только Леонид с тремя сотнями спартанцев и отрядом из 700 феспийцев, наступил последний этап сражения. Описание финальных сцен сражения.
Подвиг царя Леонида и трехсот спартанцев при Фермопилах, несмотря на их краткость и малую детализацию[112], исполнено внутренней энергии. Геродот с большим подъемом рассказывает о первых успехах спартанцев и феспийцев, подчеркивая неравенство сил и огромную разницу в потерях персов и греков. Он настолько увлечен своей задачей — изобразить подвиг Леонида и его отряда как можно колоритнее и убедить читателей в бесспорном превосходстве эллинского духа свободы над рабской психологией варваров, что вольно или невольно допускает характерные для романтического изложения преувеличения. Персы у него гибнут тысячами, а дух их поднимают своеобразные «заградительные отряды» — начальники с бичами в руках. Именно отсюда происходит расхожее представление о том, что персы могли воевать только под ударами бичей. Уверенность Европы в моральном превосходстве греков над варварами, а в более широком контексте — европейцев над восточными народами — берет свое начало, как нам кажется, с описания Фермопильского сражения у Геродота: