Друг-апрель
Шрифт:
Дядина концепция Аксёну совершенно не понравилась, но спорить он не стал. Было видно, что сам дядя, напротив, поспорить не прочь, однако Аксён решил ему подобного удовольствия не доставлять. И просто слушал.
Дядя Гиляй быстро утомился и переключился на семечки, они, по уверениям дяди, прекрасно прочищали желудочно-кишечный тракт и нормализовывали перистальтику. Впрочем, семечки тоже занимали дядю недолго, а может, тракт у него был уже хорошо прочищен, так или иначе, дядя с семечками покончил, но к этому времени в голову ему подоспела новая порция мыслей,
– Я вот уже много пожил, и видел тоже много. К сожалению. Люди все разные. Знаешь, мне кажется, что человек, он не зависит от окружающих. От родителей, от друзей, даже от себя самого. Человек такой, каким он получился. Кучу раз видел, как в семье самых настоящих упырей появлялись такие отличные ребята… И наоборот тоже. Родители вроде люди, а вырастает говно просто. Кто хочет прорваться, тот прорвется, в жизни такой закон.
– Неправильно говорите, – возразил Аксён. – Совсем не так.
– Да?
– Да. Не получается так, как вы говорите. Не пробивается тот, кто должен пробиться. Вот вы поглядите на Тюльку… На Славку. Он хороший, добрый, нормальный мальчишка. А вокруг что? Вокруг Чугун. Думаете, он хорошим человеком вырастет, с Чугуном-то?
Дядя хмыкнул.
– Я знаю, вы хотите сказать, что я тоже виноват…
Гиляй принялся щелкать ногтями по столу.
– Ну да, виноват… А с чего я-то буду другим, а? Я с ними, ничуть не лучше.
– Ты сейчас, мне кажется, влюблен, – сказал вдруг дядя Гиляй.
И как-то так он это сказал, без издевки, без глума, даже с завистью какой-то, так, что Аксён не стал возражать. И ничего глупого не стал говорить.
– Это сложный период в жизни. – Дядя смотрел в окно. – Сложный. Но все это пройдет…
– Не пройдет, – упрямо возразил Аксён. – Ничего не пройдет.
– Пройдет.
Аксён отвернулся. За окном бежал лес. Поезд шел по дуге, насыпь была видна далеко вперед, яркая, похожая на лоскутное мусорное одеяло.
– Видишь ли, Иван, в этом мире есть множество законов. Ну, я не про физику говорю, ты понимаешь. Эти законы почти всегда реализуются. Не рой другому яму – сам в нее попадешь. Первая любовь не бывает счастливой. Ну и все в том же духе. Или вот – если в кино на стене висит ружье, оно обязательно выстрелит.
– При чем здесь ружье? – насторожился Аксён.
– Ружье? Нет, ружье ни при чем, ружье – это метафора такая. Это я к тому, что если некоторым событиям суждено случиться, повлиять на это никак нельзя. Они случатся. Тот, кого должны повесить, никогда не утонет. Это железно. Вот сейчас ты влюблен. А через пять лет будешь вспоминать про это с улыбкой.
– Не буду.
– Будешь. Сейчас дышать тяжело, а потом…
– Это вы так говорите, – перебил Аксён. – Вы. Вам, старым, просто хочется, чтобы у нас все как у вас было!
– Может быть, – не стал спорить дядя.
Аксён подумал, что зря он на Гиляя наехал, дядюшка, в общем-то, не такой уж и плохой. Даже интересный. И если бы не всё уже давно его окружающее, он, наверное, поговорил с дядей по-хорошему…
Поэтому Аксён решил помириться.
– Вы
– Про ворона? – Дядя наморщил лоб. – С чего бы это… Какой ворон? Валька Ворон, так он сейчас в Инте…
– Нет, про другого. Там стихи еще такие. Прилетел ворон, накаркал всякого. Мрачняга такая.
– Я стихи вообще не читаю, ты что-то путаешь, дружочек, – ответил дядя. – Вот если бы газетку какую. Тут газеток нет?
– Нет, это же пригородный.
– Жаль. Мы, кажется, уже подъезжаем? Это Неходь?
За окнами поплыли опилочные дюны.
– Пора переодеваться. – Дядя закинул за плечи рюкзак и направился в сторону туалета.
Аксён стал смотреть в окно. Необычно так. Раньше взрослые никогда с ним не разговаривали. Хотя нет, Савельев, участковый, иногда пытался, но не очень у него получалось.
Неправ только дядька. О том, что все проходит. Ничего не проходит. Ничего. Каждую секунду… Стоп! А зачем он все-таки меня с собой потащил?
Неходь осталась позади, теперь только деревья мелькали. Зачем потащил? Зачем…
Так…
Мгновенно вспотел лоб. Аксён поежился.
Он это сделал затем, чтобы я зашел к ней. Специально! К ней. От вокзала по Советской, затем на Кирова и вверх два квартала, так, чтобы справа стала видна новая водокачка, а потом Набережная и туда, к мосту, четыреста двадцать семь шагов, это если считать от колонки. Ага! Сейчас! Побегу просто! Как Жужжа! Как Бобик! С вытянутым языком! И прыгать буду! Эй, погляди на меня, я тут! Я хороший, я готов, только посмотри на меня, и я прыгну с моста, да что там с моста, я прыгну с телевышки вниз башкой, стекло буду кусать…
Появился дядя в оранжевой балдахинине. Немногочисленные пассажиры разглядывали дядю с интересом, сам Гиляй ни на кого внимания не обращал, лицо у него было нирваническое. Уселся напротив Аксёна, улыбнулся кротко, агнец просто.
– План у нас такой: к двенадцати, – дядя поглядел на часы, – к двенадцати выдвигаешься к базару. Там уже буду я. Ты меня не знаешь. Стоишь в сторонке. Потом будто случайно проходишь мимо. Я тебя останавливаю. Твоя задача – помалкивать и слушать меня. Понятно?
– Ну да…
– Я буду выглядеть… несколько нетривиально. Внимания не обращай. Все. После встречаемся в четыре часа на остановке возле поликлиники. Ясно?
– Да.
– Тогда в тамбур. До двенадцати можешь погулять.
Так и есть. До двенадцати еще полтора часа, значит, могу погулять. По Советской, затем по Кирова, вверх… Ну и так далее.
– Все равно не так все, – сказал Аксён и направился в тамбур.
Он выскочил на перрон и, не заглядывая в вокзал, двинулся в город. По улице Советской. Но на Кирова не повернул, пошагал прямо. Улица Советская заканчивалась музыкальной школой, Аксён два раза прочитал расписание занятий, после чего отправился обратно. За полтора часа он четыре с половиной раза промерил Советскую и ни разу не повернул на Кирова, даже не посмотрел в ту сторону, на пятом заходе он повернул к рынку.