Друг-апрель
Шрифт:
Аксён попробовал.
Это был не кофе. Вернее, это был кофе, а все, что пил Аксён раньше, кофе, безо всякого сомнения, не являлось. Это…
– Вкусно?
– Ага. Прямо… Ну не знаю.
– Элитный сорт. Реально элитный. Короче, он растет в Африке, ну, на обычных кофейных кустах. Или деревьях, не знаю, на чем он там растет. И когда он поспевает, прибегают местные суслики. Или белки… Так вот, эти белки жрут зерна, но не разжевывают их, прямо так глотают, чтобы голода не чувствовать. Само собой, эти зерна не перевариваются и на следующий день выходят естественным путем. И тут
– Так это что? – Аксён брезгливо поболтал чашку.
– Ага, – подтвердил дядя Гиляй. – Он от этого приобретает необычные вкусовые свойства.
– Это какашки сусликов?
– Ты говорил, что вкусно.
– Вкусно, – грустно согласился Аксён.
– Ну, и не обращай…
Дядя замолчал и принялся чесать подбородок, его явно посетила какая-то идея.
– Я вот что думаю, – сказал он через минуту. – Вот… Вот если купить, допустим, мешок кофейных зерен, ну, в той же Костроме, обжарить их как следует и заставить Вячеслава их глотать…
– Что?! – сморщился Аксён.
– Шучу, шучу, – успокоил дядя. – Шутка. Пей кофе, давай подгорячу.
Аксён протянул кружку. А что, где-то там ведь едят какие-то ласточкины слюни или еще что такое и клопов каких. Кофе из беличьих какашек…
– Дядя, а что вы там рассказывали вчера… Ну, стихотворение. Про ворона.
– А, это… – Дядя Гиляй почесал уже лоб. – Я шепнул, друзья сокрылись вот уж многие года… ты-ры-пыры ты-ры-пыры как надежда навсегда, ворон каркнул, ворон каркнул, ворон каркнул никогда… Не помню, как его звали, писатель и поэт.
– Поэт?
– Ну, и поэт тоже. Он сошел с ума и утопился. А может, под поезд бросился. Под бронепоезд.
– И умер?
– Конечно. Кто же после поезда выживает… А ты стихи сочиняешь?
– Да не…
– А что так? – удивился Гиляй. – Все нормальные ребята сочиняют стихи. Я вот сочинял. Когда был влюблен. Глупые, конечно…
– Я тоже сочиняю, – вдруг признался Аксён.
– Про любовь?
– Про Робинзона Крузо.
Дядя икнул от неожиданности.
– Интересная тема… – сказал он. – Необычная… Никогда… Может, прочитаешь что-нибудь.
– Да я больше не сочиняю…
– Ну, из раннего тогда. Наверняка это очень познавательно.
– Ну да…
Аксён принялся вспоминать. Стихи про Робинзона Крузо он бросил сочинять год назад и с тех пор ничего не создал. Но старое помнил.
– Ладно, прочитаю, – сказал Аксён. – Только смеяться не надо.
– Не буду, – заверил дядька. – Стихи – это вообще не повод для смеха, стихи – это трепет души. Давай, Иван.
Аксён вздохнул и пробубнил:
У Робинзона Крузо имелась аркебуза,А также барабанИ Пятница – болван.Аксён замолчал, взглянул на дядю: одобряет или нет? Понять по лицу было трудно.
– Мне кажется, лучше так: «И Пятница – баран», – сказал дядя. – Может быть. Я не очень разбираюсь, если честно. Знаешь, я однажды немного… Ну, короче, попал. И там была «Карманная поэтическая библиотечка», я ознакомился…
– Зачем?
– Свинец плавить буду.
– Да где вы сейчас свинец найдете, его давно уже весь переплавили…
Дядя Гиляй хмыкнул.
– Я сюда пешком шел, – сказал он. – Чтобы вспомнить юность. Ты знаешь, что у нашей семьи тут был завод?
– Конный? – спросил Аксён.
– Почему конный, кирпичный. А Ломы были нашей вотчиной. Кирпичный завод, табуны, две мельницы…
Врал дядя. Разъезд Ломы только в девятьсот десятом году был построен, это Аксён точно знал. Но с дядей не спорил, пусть врет. Может, он от этого умнее себе кажется, а взрослые, когда кажутся себе умнее, всегда добреют. И денег дают.
– Впрочем, это неважно. Я брел по родному тракту, леса-перелески, ностальгия… И вот гляжу: яма вроде как. А я тогда заблудился немного, чуть в сторону сбился. Яма. Ну, думаю, кто-то стройматериалов в семьдесят лохматом натырил, припрятал, а все равно посадили, так схрон и загнил. Ну, решил на всякий случай поглядеть. Поковырялся, а там аккумуляторы. Целая гора. Наверное, тонны полторы. Ну, конечно, лучше выплавить… Короче, нужна кастрюля. Имеется?
– Ага. От Борьки осталась…
– Что за Борька?
– Поросенок… Раньше у нас жил. Давно.
– Сожрали? – сочувственно осведомился дядя Гиляй.
– Убежал. В лес.
– И правильно сделал, – покивал дядя Гиляй. – А что, сейчас жить в лесу можно, волков нет, все спокойно, знай трюфеля откапывай… Я бы тоже от вас убежал, злые вы люди, кого хочешь сожрете…
Аксён кивнул.
– Слушай, Иван, а что у вас в сарае? – Дядя Гиляй указал туркой. – Полезное что-нибудь встречается?
– Не знаю. Там много чего… Парашют, к примеру.
– Парашют? – удивился дядя Гиляй.
– Ага. Чугун из леса притащил.
– А откуда он в лесу?
– Не знаю… Чугун гнал, что диверсант тут приземлился. Вынюхивать про наши ракетные базы.
– Парашют – это вещь, – задумчиво сказал Гиляй. – Я потом посмотрю.
– Зачем кому-то нужен парашют?
– Ну, – дядя поболтал туркой, осаживая гущу, – кофе будешь?
От кофе из африканских сусликов Аксён отказался.
– Парашют – вещь серьезная, – повторил дядя Гиляй. – Из него можно легко сочинить тент. Или прекрасную палатку. Или парус.
– Парус?
– Конечно! Отличный парус. Поставить на надувную лодку, ну, или на обычную – и вперед! Я, когда был в твоем возрасте, отсюда каждый раз сбегал. И на Волгу, и на Оку. И на Енисей. Один раз даже не поймали…
Дядя Гиляй предался воспоминаниям, Аксён удалился. Ему тоже все время хотелось сбежать. Но он не мог.
Он должен был быть тут. Уже двадцать пятое.
Дядя смешной. Похож на Тюльку. Вернее, Тюлька на него.
Брат отца.
Двадцать пятое продолжалось долго. Тюлька два раза бегал проверять – ничего. Замки, доски. Правда, Тюлька сказал, что Жужжа вроде как что-то почуяла, но Аксён был уверен, что это ерунда. Жужжа всегда что-то чуяла, уставится в пустое место и давай рычать, шерсть ежится, глаза сверкают. Аксён говорил, что это она привидение чует. Тюлька пугался.