Другая музыка нужна
Шрифт:
Да, да! Весна уже бушует на реках! Немецкий, французский, английский пролетариат — пролетариат всех передовых стран поймет наконец свою обязанность, поймет, что надо делать. В январе еще, правда, не понял, потому и пришлось заключить брестский мир. Но теперь уже полгода Советской власти! Апрель! И небо несказанно синее. И новая жизнь провозглашает свои безграничные возможности.
Делегаты шли и шли… И повсюду — на Солянке, на Варварской площади, на Лубянке, на Маросейке, — везде звучало на разных языках: «Скажите, пожалуйста, где?..» — и люди показывали пригласительные билеты.
В двенадцать тридцать большой зал Политехнического музея был набит до отказа. Как говорили
2
«Яблочку? — смеялись военнопленные. — Может, иголке? Вспомнили тоже!.. Яблочко! Когда мы его видали?»
Заполнились и малый зал, и коридоры, и лестница. Сверху казалось, будто перед зданием нет тротуара — его поглотили шинели интернационалистов различных рангов и званий. Когда и откуда пустились их хозяева в неведомый долгий путь, можно было судить только по этой поношенной военной одежде. Кое у кого сохранились еще коричневые артиллерийские шинели образца 1914 года, синие гусарские аттилы и красные гусарские штаны. Но на большинстве пленных обшарпанная военная форма центральных держав смешалась уже со штатской одеждой. Особенно разноперыми были головные уборы: венгерские кивера, сибирские папахи, тульские картузы. Однако различие в одежде теперь никого не тревожило — все были интернационалистами, солдатами единой армии пролетарской революции.
Здание Политехнического, казалось, уже пенится от несмолкаемого гула: люди шумно вили гнездо нового мира. Порхали немецкие, румынские, польские, сербские, хорватские, словацкие и чешские слова, но больше всего венгерских.
Тот, кто надеялся, что эта мятежная армия никогда не вернется обратно, что она погибнет, — заблуждался, как заблуждались некогда и те, кто считал, что перелетные птицы прячутся на зиму в дуплах, ныряют под воду, улетают на Луну да там, верно, и погибают.
Война породила наконец своих могильщиков. Пленные собирались домой, чтобы рассчитаться за горькие зимы военных лет, и не только военных, но и зимы долгих столетий. Потому и собрались они вместе здесь, в Москве, 19 апреля 1918 года.
Всероссийский съезд военнопленных интернационалистов жужжал, гудел на дюжине языков.
3
Записывали делегатов.
— Откуда?
— Я? Из Екатеринбурга.
— Это и по мандату видно. Не о том спрашиваю.
— А-а!.. Так чего же раньше не сказали? — радостно ответил гусар в красных штанах. — Я, изволите знать, дебреценский.
— А вы?
— Я цегледский. Прибыл от Астраханского бюро военнопленных.
— А вы?
— Я? Пиши, папаша: Будапешт, Андялфельд! Сюда теперь из Бухары притопал. Две недели был в дороге, Тащились так, что я уже подумал: не в Сентэндрейском ли пригородном еду… Черт бы подрал этот чахоточный паровоз!.. А вы откуда?
— Я — с Дёрского паровозостроительного. Считай, что и теперь оттуда… Ну, проходи дальше, а то никогда не кончим… Следующий! Откуда?
И сплетались вместе: Царицын с Кашшей, Вена с Пермью, Пожонь с Казанью, с Тулой — Загреб, Нижний Новгород с Эстергомом, Урал с Задунайщиной, Волга с Дунаем, Рейн с Иртышом, Енисей с Марошем, Кавказ с Саксонией, с Украиной — венгерский Алфельд.
…Оркестр латышских стрелков с трудом протиснулся в большой зал сквозь артистический вход — из-за тесноты трубы пришлось нести опущенными книзу. Музыканты еще кое-как разжились местами. Теперь оставалось только раздобыть место для труб. Наконец и это удалось. И несколько труб уже прочищали глотки, потом кашлянул барабан, и вдруг
Пели в столице пролетарской революции, в зале Политехнического музея, обратив лица к родине, ко всему человечеству. Каждый был убежден, что пришел конец нужде, народ завоюет землю, войн не будет, никого больше не станут унижать, наступит конец гонениям, несправедливости, не будет больше оборванных, голодных, бесприютных людей — только теперь в последний раз нужно сломить внешнего и внутреннего врага. Это последняя битва, последний классовый бой — и «с Интернационалом воспрянет род людской!..».
— Товарищ Новак! — еще в гостинице «Дрезден» обратился к Новаку Габор Чордаш. — Мы вот, деревенские, никак в толк не возьмем: и чего она хочет, эта самая мировая революция? Вот и думаем да гадаем по-своему… Скажите, а как у нас дома будет с землей?
— Возьмете ее в свои руки!
— Это я уже слыхал. А дальше что?
— А дальше: делайте с ней что хотите. Ну как, довольны? Все в порядке?
— В порядке-то в порядке, коли оно будет в порядке…
4
«Всероссийский съезд военнопленных открылся ровно в два часа дня», — сообщили «Правда» и все выходившие в Советской России газеты интернационалистов.
После приветственных речей на русском, немецком, румынском, польском и сербском языках на трибуну вышел Бела Кун.
— Мы все потеряли за четыре года войны! — начал свою речь Бела Кун. — Но мы должны вернуться домой, чтобы помогать людям, которые уже пробуждаются там, втягиваются в движение. Винтовку, которую дадут вам в руки, обратите против настоящего врага. Вернетесь домой, зажгите всю страну, как сделал некогда Дёрдь Дожа[59] со своим войском… Без вооруженного восстания ничего сделать нельзя, все останется по-старому. Дома скажут вам: «Отечество в опасности!» И пошлют на французский, или на итальянский фронт, или куда-нибудь на Балканы. Ради чего вам воевать? Ради отечества? Но у пролетариата нет отечества! Это отечество буржуазии. Коммунисты — люди скромные. Они не требуют у буржуазии ничего, кроме государственной власти. Массовые организации вооруженного пролетариата вводят пролетарскую диктатуру — основу пролетарского государства. Рабочие заводов, фабрик, мастерских, депутаты деревенской бедноты сами издадут законы и сами же будут выполнять их. Все должности могут быть только выборными. В любую минуту любое выборное лицо может быть отстранено от должности, а заработная плата его не должна превышать средней заработной платы квалифицированного рабочего. Надо овладеть производством. А первым условием этого является господство над банками, объединение всех крупных промышленных предприятий и передача их в руки пролетарского государства. Земля принадлежит трудовому народу. Ее надо захватить! Пусть каждый из вас будет учителем революции в своем полку…
Бела Кун энергично ходил взад и вперед по сцене, так что доски скрежетали под его ногами — казалось, он уже вступил в сражение на том поле боя, где столько раз сражался народ, столько раз терпел поражения, а теперь под алыми стягами поднялся на последний решительный бой: от Гамбурга до Будапешта, от Петрограда до Мадрида, от Веддинга до Андялфельда, от Винер-Нейштадта до Милана, от Лемберга до Крагуеваца, от Одессы до Эссена и до Парижа, где в 1871 году рабочие впервые «штурмовали небо».