Другая половина мира, или Утренние беседы с Паулой
Шрифт:
Вот, думает Паула, другая возможность для Д. — не говорить больше, что, дескать, и не видали ничего, и не слыхали. Не заметать сор под коврик, не ставить поверх диван.
Сказать: да, так было, но пусть это никогда больше не повторится; сделать символ попранного человеческого достоинства символом протеста. Символом защиты прав человека.
Не говорить, какое, мол, нам дело до остального мира, покуда работают колбасный завод и бумажная фабрика, а автомобильные приемники находят покупателей. Да, мы были городом художников, но этого
Положить конец и начать сначала — вот как надо.
Почтить сопротивление шестерых погибших 194 бунтарей не просто табличкой на здании сберегательной кассы, нет, отмечать это сопротивление как праздник, а не вспоминать тайком о дне рождения Гитлера, тогда лицо города станет иным, новым. И сердце забьется быстрее, отгоняя подползающую смерть.
Да у какого бога найдется на небесах место для воинства слепых и глухих, которым не дано ни видеть его, ни воспевать?
Торт, кофе и порозовевшие лица стариков. Кое-кто радуется, когда Паула приходит с книгами.
Многие понимают, что торт — тоже всего-навсего подачка. До сих пор Паула не приводила сюда делегаций работников культуры.
Лишь на пути к машине ей становится ясно, что этот советник представляет в муниципалитете оппозицию. Он ступает чуть ли не с робостью, потому что ботинки у него скрипят.
Слишком уж мало она интересовалась коммунальной политикой. Забилась в скорлупку, а оттуда видно не бог весть сколько.
К своему изумлению, Паула обнаруживает, что по симпатиям ее причисляют по меньшей мере к социал-демократам. В расчете на соответствующую реакцию с ее стороны заводят речь о собрании горожан и присылают приглашение от обер-бургомистра.
В приглашении он упоминает об инициативах, с которыми его граждане могут выступить на собрании, но не о запросах, хотя отец города обязан реагировать только на формальный запрос.
Паула вдруг замечает, что ее стараются вовлечь в местную политику.
Нет, говорит она, я живу не в Д.
Стало быть, на собрании горожан у нее нет права голоса, и вообще, она не уверена, хватило ли бы ей смелости выступить, даже будь у нее такое право.
Наконец совсем рассвело; Паула возвращается в постель. Феликс лежит на спине, комком прижав к животу одеяло и простыню. На лице обиженная гримаса — ему снится что-то нехорошее. Он не просыпается, когда Паула тщательно укрывает его и ложится рядом. Она юркает под одеяло, не оставив себе даже отдушины, сворачивается клубочком, обнимает Феликса и засыпает, как в детстве, когда уставала бороться с собой и все-таки опять совала в рот большой палец.
Досада и омерзение. Выходит, переезд в Д. все-таки был ошибкой?
Утопив голову в подушку и глядя наискось вверх в окно, она видит под куполом церкви красный сигнал для самолетов.
Я задыхаюсь, говорит Паула. В горле у нее першит от сухого кашля. Феликс молча лежит рядом. Отметить все признаки болезни. Лежать в темноте и слушать шорох автомобильных шин по мокрой мостовой.
Хоть бы я ошиблась, говорит Паула, хоть бы ошиблась. Ты спишь?
Нет, отвечает Феликс.
После второй пункции у Фельсманши появился свист в ушах. Ее подлечили, поставили на ноги, но на работу пока не выписали и из-за свиста направили к психиатру.
Может, тебе страшно? — спрашивает Феликс.
Я уверена, говорит Паула, она в жизни к себе ни одного мужчину не подпустила. Временами мне кажется, что она — пустыня, существующая лишь для порядка, потому что в атласе тоже есть пустыни… Если б можно было сказать, что собственный ее порядок уже не порядок, что происходящее у нее в голове день ото дня становится все понятнее.
Феликс поворачивается на бок, пододвигается ближе. Чего ты боишься?
Все так перепуталось, говорит Паула, надо разобраться, а я не знаю, с чего начать.
Он неудержимо проникает в нее.
Тогда бросай все и едем вместе, говорит Феликс.
Да, он улетает с легким сердцем. Из немецкой зимы в южноамериканское лето.
Паула отпросилась на день, чтобы проводить брата на аэродром.
Почему, спрашивает он Паулу в кафетерии, где они перед самым вылетом пьют кофе, почему бы мне не строить атомную электростанцию, если за это платят?
Почему ей никогда не приходило в голову участвовать в демонстрациях против атомных электростанций? Аварии на реакторах упоминаются разве что в сводке утренних новостей. По крайней мере такие, как в Харрисберге. Всего лишь сочувствие к демонстрантам, но и упрек брату; а собственную инертность не одолеть?
Если не он, то другие это сделают. В Ландсхуте в окрестностях реактора птенцы у воробьев сплошь альбиносы и уроды.
Давно ли ты так наивна? — спрашивает он сестру. Мать осталась дома. Прощальных сцен не будет.
Нет, какие там сомнения. Для него это непозволительная роскошь, если охота уцелеть. Жизнь, говорит он, штука простая, только жить надо одним днем. Детей он заводить не хочет. Он знает, о чем говорит.
Сходства с Феликсом Паула больше не видит. Будь осторожен, говорит она. В сущности, брат уплыл тогда вовсе не сам, его попросту унесло течением.
Смотри не заразись, говорит она и удивляется собственной жесткости: раньше она запрещала себе так относиться к Матиасу.
Чем не заразись?
Испанским вирусом.
Что ты имеешь в виду? — недоумевает брат. В лагере у нас все будет как в Европе, надо быть полным идиотом, чтобы по неосторожности подцепить такое.
Испанский вирус, насмешливо объясняет Паула, уже перекинулся на Южную Америку и жаждет свободы, совсем уже близкой свободы.
Она бы предпочла попрощаться с братом по-доброму.
Этот парень забил тебе голову всякой ерундой, говорит он наконец, отошли его домой, пока не разочаровалась.