Другая сторона светила: Необычная любовь выдающихся людей. Российское созвездие

Клейн Лев Самуилович

В. Набоков с матерью и В. И. Рукавишниковым. 1907 г.

У него был молодой приятель, неопытный и небогатый. В каком-то иностранном притоне, где они были вместе, приятеля обыграл шулер. Василий Иванович сел с шулером играть и преспокойно передернул, выручив приятеля. Это поведение, выходившее за рамки принятого в обществе, сильно раздражало Набокова-старшего.

Дядя Василий, «Рука», как его звали друзья, сильно заикался на губных звуках. Он сочинял неплохие романсы на свои

собственные французские стихи. Работал он дипломатом при российском посольстве в Риме, специализировался на расшифровке тайных шифров.

Его усадьба, белая с колоннами, высилась среди деревьев на крутом берегу Оредежа напротив набоковской Выры. Почти каждый день дядя приезжал на коляске и завтракал у Набоковых, а потом задерживался в столовой и, взяв на колени маленького племянника Володю, ласкал его, а Володя почему-то не любил эти ласки и с нетерпением ждал, когда отец позовет его издали. Писатель явно хочет показать, что уже тогда рос с задатками неприятия малейшего намека на гомосексуальность. Дядя ходил, «жеманно переступая маленькими своими ножками в белых башмаках на высоких каблуках» — так Набоков описывает всегда именно гомосексуалов.

Когда племяннику было лет одиннадцать, дядя, приехав на дачу и сойдя с поезда, оценил внешность племянника, сказав по-французски: «Как ты пожелтел, как подурнел, бедняга!». Видимо, прежний облик племянника чем-то привлекал его. Тем не менее когда племяннику минул пятнадцатый год, он объявил его своим наследником. Но Владимиру Набокову он завещал только свое имение на Оредеже и миллионное состояние, а свои европейские владения — итальянскую виллу и пиренейский замок — он отдал другим: «какому-то итальянцу» и т. п. Вскоре, в 1916 году, он умер от грудной жабы во Франции, но Владимир Набоков лишь недолго побыл владельцем завещанного имения: революция отняла все, а имения в Европе, которые остались в сохранности, принадлежали другим — видимо, прежним любовникам дяди.

Таким образом, гомосексуальные влияния обступили Владимира Набокова с обеих сторон семейной общины — с материнской и с отцовской. Был еще некий Михаил Васильевич Набоков, железнодорожный служащий, который упоминается как «весьма скрытно» действующая «тетка» в полицейском доносе 1889 г., то есть за 10 лет до рождения Владимира Владимировича (Берсенев и Марков 1998; Ротиков 1998: 400). Возможно, это дальний родственник из менее знатной ветви рода Набоковых. Но гомосексуальность была и ближе. Это — тщательно прикрываемый в автобиографии брат.

11. Прикрываемый брат Сергей

Младший брат-погодка Сергей был по возрасту гораздо ближе к Владимиру, чем третий брат Кирилл. Сергей должен был оказаться лучшим другом Владимиру Набокову, но намеренное отчуждение, установленное писателем для их взрослого состояния, так проецировалось и на период детства, что в воспоминаниях брату почти не находилось места. Описывая в автобиографической книге «Другие берега» их выезд в открытом ландо с гувернанткой, писатель помнит мадемуазель на заднем сиденье рядом со своим

«заплаканным братцем, которого я, сидя напротив, иногда напоследок лягаю под общим пледом — мы еще дома повздорили; впрочем, обижал я его не часто, но и дружбы между нами не было никакой — настолько, что у нас не было даже имен друг для друга — Володя, Сережа, — и со странным чувством думается мне, что я мог бы подробно описать всю свою юность, ни разу о нем не упомянув (Набоков 1991: 89).

Да он и в самом деле почти не упоминает брата в этой книге. Другим персонажам — француженке-гувернантке, еврею-учителю, кембриджскому студенту-соученику — уделены целые главы, а брату Сергею — едва несколько строк. Брат рос полной противоположностью Владимиру. Владимир был бравым, спортивным

и речистым, а Сергей — застенчивым заикой в очках с девичьими ужимками. Он учился играть на рояле и беззаветно любил музыку, в то время как Владимиру медведь на ухо наступил, и он с трудом отличал симфонию от простого шума. Их сестра Елена Сикорская вспоминает, что в детстве они никогда не были друзьями. Какое-то отторжение между ними существовало уже тогда.

И в заикании, и в любви к музыке брат напоминал дядю «Руку», и, видимо, еще кое-какие гены передались ему по этой линии.

Как сообщает Гроссман, опрашивавший старуху Сикорскую о братьях, в их отрочестве, когда Сергею было 15, а Владимиру 16, то есть перед самой войной или в начале войны, Владимир нашел на столе открытый дневник Сергея и прочел его. По другим данным, это была записочка Сергея соученику в Тенишевском училище. Прочтя, Володя счел необходимым показать его их учителю, а тот — Набокову-отцу. Как вспоминал сам писатель, дневник Сергея «внезапно дал задним числом объяснение некоторым странностям его поведения» (Носик 1995: 57; Grossman 2000). Согласно же последней версии автобиографии писателя, — то, что случайно нашел и прочел Владимир, было не дневником или запиской Сергея, а письмом к Сергею от их английского гувернера-тренера. Из письма можно было заключить, что между тренером и Сергеем был роман. Владимир по неопытности не понял смысла письма и отнес его родителям, чтобы те объяснили, почему тренер так пишет. Отец, опытный юрист, сразу все понял и уволил англичанина (Могутин 2001: 161).

Но в Тенишевском училище у Сергея тоже были романы. Он влюблялся в товарищей, которые, будучи гетеросексуальными, не отвечали взаимностью. Выйдя наружу, эти тайные склонности вынудили его покинуть училище.

В семье Сергей не находил сочувствия, но и не наталкивался на громкое возмущение и скандалы. К его гомосексуальности родители отнеслись с полным внешним спокойствием и соблюдали приличное молчание. Никто и никогда не заговаривал с ним об этом. Он мог вести себя, как ему было угодно. Однако он обожал отца и мать и понимание того, что его склонности их не радуют, доставляло ему страдание. Отца же, надо полагать, появление третьего гомосексуала в собственной семье только поддержало в изучении юридических аспектов этой проблемы.

В Кембридже братья играли вместе в теннис и вращались в одном и том же кругу русских эмигрантов. Учебные успехи обоих были одинаковы (четверки по русской и французской филологии), в остальном братья очень различались. Их кузен Николай Набоков пишет: «Редко я видел двух братьев, столь разных, как Володя и Сережа. Старший, писатель и поэт, был тощ, темен, красив, спортсмен, с лицом, напоминающим мать. Сережа… не был спортсменом. Светлый блондин с розоватой кожей лица, он имел неизлечимое заикание. Но он был веселым, немного ленивым и очень чувствительным (и поэтому легкой жертвой поддразниваний)». В семье Николая сохранились воспоминания, что Сергей был самым славным, милым и веселым из всех Набоковых.

Люси Леон Ноэль, тоже эмигрантка, вспоминает: «Не было двух братьев, более непохожих друг на друга. Владимир был светский юноша, красивый, с романтической внешностью, немного сноб и с веселым очарованием. Сергей же был денди, эстет и балетоман… [Он] был очень худой и высокий. Это был блондин, и его соломенные волосы обычно спадали на левый глаз. Он страдал серьезным недостатком речи, ужасным заиканием. Помощь только смущала его, так что надо было ждать, пока он сам выскажет, что он имел в виду, и это обычно стоило послушать… Он посещал все премьеры Дягилева, в своей черной ниспадающей складками театральной пелерине, держа в руках трость с набалдашником» (Grossman 2000). Всегда тщательно одетый, в галстуке-бабочке, безупречный джентльмен, неизменно любезный.