Другие люди

Пузырев Игорь

Из-под полка, прямо рядом с каменкой, торчит полуметровый стебель малины. Живой, на границе холода и плавящихся камней, как-то пробрался с улицы, но из-за отсутствия света похож на тощего бледного пришельца. Обломал его – не надо нам тут устраивать! Спина у Устина худая – веником вдарить не по чему. Грязными сажевыми разводами пошла, как листвой по ней приложился. Кряхтит, благодарствует, по ногам себя хлопает. Николай Иваныч, тот сразу двумя машется – здоровьице пока имеется! Вывалились в предбанник, заговорили, впотьмах заголовки газетные читают, по «стограмм» снарядили. Еще.

Когда «Сибирская», погоняемая ямщиком, ускакала под лавку опустев, в голову начали приходить разные хорошие мысли. Женщин обсуждать

сразу не задалось, и, поскольку Устин был вдовцом, приходилось говорить только о вокале Кузнечихи и норове бригадира полеводов – Лильке. «Лилька очень строга, да, это она – Лилька!» Поэтому Устин перешел к вопросам рыбалки – у него не было с собой других. Для Николая Иваныча вопросы рыбалки не казались актуальными – он не ходил на нее вовсе с самого детства в родной Белоруссии. Оттуда и начал.

– А у нас в Белоруссии сомы были. Во! – руки расширились на всю возможность, которую предоставили противоположные бревенчатые стены.

Устин стал отстреливаться количеством изловленных лещей. Мелких, но многочисленных.

– Сом, он может человека затащить целиком в воду!

Устин парировал, что его тоже однажды лещ утащил в воду целиком, только он немного тогда выпил и поскользнулся.

Новые «стограм» из бутылки Устина уравновесили рыбу на всей территории бывшего СССР. Но душа Николая Иваныча затосковала о давно забытом детстве на Припяти.

Через час они копали червей у сгоревшего в прошлом году скотного двора. В деревне Погорелец каждый год летом от грозы сгорало что-нибудь или еще больше. В прошлом году – вот этот скотный двор и дом Шимбаевых. Скотину какую выгнали, какая сама выбежала. Шимбаевы вынесли самое дорогое – шкаф и новый диван, холодильника и телевизора у них не было. Деревня разлеглась на какой-то древнейшей плите, которая состояла из чего-то притягивающего грозы и молнии. Из цельного куска железа может даже! Все молнии мира сходились в Погорельце и бились тут не на шутку. Жители слагали легенды, мифы и прочие баллады о том, как они спасали тех или иных соседей. Помнили наизусть, кто что вынес из пожара, а кому с чем не повезло. К июлю, как только приходила жара, бабы начинали вслух поминать Николая Угодника, а мужики всякую мать. Слова все хорошо знали давно, но ни один дом потушить не удалось.

Черви копались хорошо, точнее копал их вилами в старом перепревшем коровяке Устин, а Николай Иваныч ответственно держал банку, и пальцем сшибал особо шустрых, пытающихся выбраться обратно в свой родной навоз. Червяки не крупные, но как все живое на пожарищах – почти черного цвета, лишь с желтым брюшком. Хорошие! Должен лещ клевать, тем более, что Устин прикормил с утра одну заводинку. Домой Николай Иваныч не заходил – что там спрашивать-то? Жалко, опарышей негде взять.

Поплавки сидели на воде, ожидая поклевок. Тишина, ни ветринки, вода – парное молоко. Водка тоже нагрелась, но ненадолго. Комары вообще не кусали Устина – им неприятно. Но Николая Иваныча, как положено, жарили вовсю, он для рыбалки – необстрелянный боец. На четвертом забросе, сразу после последнего стакана, крючок наглухо вцепился в его штаны. Штаны было жальче крючка, потому как их у Николая всего две пары, и эти лучшие. Решено крючок оборвать, оставив сидеть в штанине до Анны Ивановны спасения, а к леске привязать новый. Так и постановили. Устин в темноте искал леску и дырочку в новом крючке. А Николая Иваныча тут сморило бесклевье, уронив его голову с напитками сначала на грудь, а потом в прибрежную траву. До самого утра, когда туман пополз с воды на берега.

Подняв с земли неверное тело в вертикальное положение, Николай Иваныч чутко подумал – это даже хорошо, что лещ ему не клюнул, а то бы точно утащил в озеро. С этими мыслями он предложил Устину, который все-таки поймал за короткую ночь несколько рыбин, пойти по домам. К тому же вон из-за озера надвигается туча – не

иначе как грозовая, уже начинает подгромыхивать. И Анна Ивановна теперь, наверное, волнуется.

Когда он открыл дверь в переднюю, поклонившись на входе перед притолокой хозяйке дома, стратегия была выбрана на опережение. В руках – некрупный подлещик.

– Знаешь, Анна Ивановна, надоела мне твоя балалайка! Хочется хоть немного тишины…

Тут же произошел заряд грома! Подлещик выпал из рук, в голове помутилось, Николай Иваныч рухнул подкошенным ясенем на пол. Старым ясенем. Анна Ивановна, держа в руках разбитый о голову мужа струнный инструмент, услышала с улицы:

– Пожар! Анна Ивановна, горите! Пожар!

У клуба заученно запел на проволоке рельс. Народ побежал к дому Николая Иваныча – выносить все. Утро воскресенья – деревня дома. Сняв из красного угла памятную, шитую бабушкой, занавесочку и присунув ее в карман передника вместе с маленьким образом Николая Чудотворца, Анна Ивановна потащила из дома самое ценное из нажитого. Николая своего Иваныча. Все еще убитый громом, тот поехал по ступенькам сеней головой вперед, ноги в чистых послебанных носках пересчитали каждую. Все восемь – у них высокий дом. До этого стоял. Подскочившие молодые парни кто побойчее, накинув на голову тряпье, забегали в огонь, быстро с чем-нибудь возвращаясь. Анна Ивановна надежно командовала, что и в каком порядке тащить. Рядом кудахтала Кузнечиха. Через сорок минут приехал пожарный «Газон» без воды. Николай Иваныч это уже видел. Пожарный расчет покатился к озеру, и когда вернулся, очень успешно залил оставшиеся угли и растащил головешки. Анна Ивановна попросила служивых «за бутылку» уронить печку – так страховка будет выплачена полностью. Что ж бы и не уронить для доброго человека…

Анна Ивановна с Кузнечихой пьет длинный чай из блюдца. Лица красные, а сахар у Нюши хороший – кусковой! В окно видят, как через дорогу Николай Иванович корит лопатой бревна на новый дом. Хорошо корит! Рукастый мужик у меня!

– Вот ведь, Нюша, он мне говорит – балалайка твоя надоела! А я ка-а-к ему ею ябныла – так струны и повисли!

Анна Ивановна показала пухлой рукой как.

Чуня

Как и когда в поселке завелась Чуня – никто не вспомнит.

Населенный пункт разложился недалеко от Ленинграда, и обладал поселкообразующим военным заводом. На заводе выпускали куски ракет и топливо к ним. Чужие здесь не ходили и любого человека с иным цветом кожи, языком и вероисповеданием местные жители вычисляли острым глазом прямо на платформе, к которой прибывала электричка. Быстрый звонок в милицию – и чужеземец уже ехал на встречном поезде обратно. Откуда прибыл. Потому что – тайна тут вокруг.

В поселке жили отличные люди страны. Именно в таких нуждались ракеты. Не могли худшие из худших создавать лучшее из лучшего! Отовсюду съезжались они создавать и творить здесь. В основном из Сибири. Причина их исхода с родины, наверное, еще и в том, что из Сибири до Ленинграда далеко, да и куда хочешь далеко, а от завода близко – всего час езды. Ракетостроители молоды, умны и красивы. Ликом, телом и душой.

А Чуня – нет.

К самым молодым и красивым приезжим девушкам из Сибири, которым завод щедро построил пятиэтажное общежитие с вахтером на первом, любили приходить целоваться местные парни. Хотя, пожалуй, целоваться после работы являлось любимым занятием и самих сибирячек тоже. Не ракетами же едиными в таком-то возрасте! Каких там только не жило – тех зауральских поцелуев! Быстрые и неуловимые от маленьких брюнеток. Осторожные и сухие от натуральных блондинок. Протяжные и уносящие вдаль от забайкальских хвостиков воронового крыла. Все они после рабочей смены в лучших халатиках, которые не обязательно сшиты самыми длинными, собирались на общей кухне. Ждать. Ну, когда же начинать-то!?