Другие люди
Шрифт:
Дамы и господа! Командир корабля и экипаж приветствуют вас на борту лайнера А-321, выполняющего рейс Шарм-эль-Шейх – Санкт-Петербург. Протяженность трассы три тысячи пятьсот семьдесят шесть километров. Время в пути четыре часа тридцать две минуты. Наш полет будет проходить на высоте одиннадцать тысяч метров со скоростью восемьсот пятьдесят километров в час. Будьте любезны, застегните ремни безопасности и подтяните их по размеру. Мы желаем вам приятного полета и хорошего самочувствия. В целях безопасности нашего полета…
– Ой, Андрей, что-то я уже волнуюсь за нашу тут безопасность. Давай прямо сейчас начнем хлопать вместе. Давай! А?
Землякам
Школа
Отто не закрывает глаза в темноте. Ножку дивана опять настойчиво грызет крыса. Как и вчера, и месяц назад – уж догрызла бы давно и не мешала.
– Scheise! – надо все-таки выломать эту дурацкую деревяшку, заменив ее кирпичом – пусть сломает об него свои поганые зубы! Крыса каждый день выползает из своей норы как раз под этим диваном. В доме полно дыр – выползай в любую, грызи что хочешь, но настойчивое животное желает являться именно здесь. Может это магистральная дыра, а серую выдувает из нее самым крепким из всех здешних сквозняков? Отто подпрыгнул на постели – могучая бабка Галя, спящая за крашеной тощей стеной, качнулась вместе с ней в ответ пару раз на своих перинах времен первого ледникового периода – дощатые полы в доме расшатаны. Крыса не прервалась ни на секунду, а Галина по-итальянски – курица.
Огромная Древняя русская Курица спит ночью тут. В деревне за семью непроходимыми грязями и тремя ручьями без мостов, в шести часах на тракторе от райцентра. Если не застрять после дождя в мутной речке Петлянке. В километрах расстояние до города, а это поселение здесь так принято называть, никто не измеряет. Бесполезно, или необходимы огромные поправочные коэффициенты. Допустим, разделить на число двадцать восемь прохождение эталонного километра автобана Мюнхен – Гармиш-Партенкирхен. Mein Gott! Где это все?!
Отто – сосланец. В стране Германии он определенно не хотел ничего: начинать, а потом заканчивать учебу, быть полезным обществу, слушаться фрау маму, идти в прорыв со всеми передовыми идеями вместе с бундесманшафт всегда и служить в бундесвере вообще. Он не имел намерения носить казенную форму не то что положенные девять месяцев, но даже две минуты. Отто не желал единой командой строить светлое будущее. Маму он не слушался никогда, и в далеком лежачем детстве в знак протеста специально делал в подгузник в два раза чаще и не в установленные часы, как прочие верные сыны Германии. Он рос сыном самого себя, в родном городке Oberammergau бродил ближе к вечеру по Этталерштрассе в поисках туристов. Лучше русских, их много стало сейчас, они за что-нибудь всегда давали что-то.
– Мальчик! Мальчик, черт, как там тебя… Лена, как будет по-тутошнему мальчик? А вот – юнге! Юнга, как нам пройти туда, не то мы потерялись? Во-от, хороший юнга! Лена, нифига себе юнга – он нарытый уже не меньше моего. Лена, да, еще спроси его, где туалет. Не можешь – эх, Лена? Раз не можешь – пошли тогда вон за тот угол, не потеряться бы снова. Черт!
Отто даже знал немного на русском: ту эурос и спасибо. Тогда, зажав полученную монетку в руке, он брел ближней дорогой в лавку к жирному Мартину. Для туристов в ней, кроме бесчисленных кукушек, живущих в часах, народных баварских кожаных трахтенов и женских маломерок дирндлей, на стойке стояли разноцветные ликеры из Этталя. Мартин наливал желтенького для Отто втайне, когда в лавке никого не было – фрау маме ни слова!
Какое слово? Пробираясь в темноте домой, Отто, приставив лежащую
В суде за Красную Шапочку и все ранее содеянное по сумме, накопившейся с детства, Отто из вариантов выбрал исправление себя в России, где-то недалеко от Полярного круга. Были и другие предложения от господина Земельного судьи, но деревня на севере России – наиболее простое и романтическое: хорошим мальчиком ходить в сельскую школу, кормить домашнюю птицу и пасти мирный скот, а заново родившись, вернуться через год новым, полезным для германского общества, человеком.
Баба Галя иногда не храпит ночью. Тогда крыса не приходит, предполагая: что-то идет не так! Лишь в эти редкие сутки Отто высыпается. В эти, а поначалу, когда возвращался от Кольки Барика во хмелю. Тот, весь седой от прекрасно проведенной жизни, прописан через огород в бывшей школе. В Фатерлянде судья рассчитывал, что именно в этой школе будет учиться Отто, без Барика, конечное же. Никто ничего в Европе не знает о том, что школа закрылась уже пятьдесят пять лет назад, последние точные сведения о ней имеются лишь из справки очевидцев времен войны. Мол, есть такая школа в такой-то деревне. У нас там русские еще патефон отбили с пластинками. О проживании Кольки в ней ни слова. А тот есть, и длинными зимними ночами просыпается чуть не каждый час, подбрасывая в печку-буржуйку охапку коротко пиленного горбыля.
Отто приехал в деревню летом, когда здесь было еще людно, на еженедельной автолавке, сотворенной на базе трактора Т-150 с двумя ведущими мостами, блокировками межосевого дифференциала и с прицепным товарным фургоном. Хлеба в нем немного, крупы различные двух видов, курево, соль и мордатая продавщица Наташа – богиня местной торговли. Вот с такими руками, потому что сама еще и трактор ведет. К обеду тогда приехали – сквасилась дорога.
– Барик, а почему на это говорят «горбыль»? – к зиме Отто кое-как уже мог говорить на языке этой остывшей посреди лесов деревни, заговоришь тут – жить надо как-то. Он без сантиментов звал Кольку по прозвищу – старик сам так попросил.
– А вот это, мой маленький гитлеровский друг, называется «катанка» – это когда паленую водку где-нибудь в подвалах разливают из грязных канистр немытыми руками. Зато она в три раза дешевле самой недорогой «казенки»! Давай пей, не морщись, фашист, стакан освобождай, не задерживай, – Барику очень нравился этот нестриженный чернявый немчонок. Потому что в деревне кроме Кольки, его собаки по имени Кобель-сука, Галины Петровны, крысы под ее диваном и вот теперь этого Отто, зимой никто не живет. Остальные – дачники – съезжаются лишь как птицы прилетят или помидорная рассада на городских окнах станет выше газеты, которой ее отгораживают от палящего солнца. Что наступит раньше.
Колькина постель насчитывает два одеяла на ватине и еще столько же шерстяных, прожженных сигаретами. Грязные-негрязные – дело не в этом, а в тепле. Более двух часов за заход в приличные морозы спать не получается – полы школы давно провалились и лежат на холодной земле, а буржуйка моментально остывает. Натопишь до +10 – бегом под одеяла, а как снова –2 – раздуваешь печурку вновь. Круговорот Барика в ночной суровой действительности.
Ну и дрянь же эта Колькина «катанка»! Через пару месяцев стала колом в горле стоять – не хочется.