Другие люди
Шрифт:
Они били в бубен, пританцовывая, а соседи – в потолок, звоня участковому. Горловое пение на вдохе и выдохе. И звук все нарастал, нарастал…
А однажды поутру, когда тоскливым криком над городом полетел тощий весенний гусь, когда половинки Солнца сквозь трубу и окно заглянули в однушку – там не было никого. Чисто, прибрано, даже окна намыты. На столе соль в банке под плотной крышкой, чуть жира, муки на день и спички в полиэтиленовом пакетике.
Люди уехали жить полной грудью, и женщины с ними. Туда, где самое время в волнах встречать белух, а потом провожать их песней в корыто на огонь. Там бесшумно живет полярная сова, а в тихую погоду слышно, как где-то совсем далеко невидимыми лают песцы.
Где-то
Он ждал их – первой пороши и лося на ней.
Корзиночный лесной промысел наконец-то закончился: брусника замочена в бочонки, грибы, какие засолены, какие высушены. Облитая морозом клюква уходила с болот последней. На вырубки, гривы и беломошники пришел покой. Покой, который случается в лесу от осени и до весны. Лишь птица, молчаливая на ветру, нарастающий из ниоткуда гул в соснах и стволы, скрипящие ревматической старостью на холоде. Северо-запад дует уже второй день без умолку.
Деревня в семь столбов. Фонари на них, связанные вместе непостижимой электрической схемой, загорелись одновременно. Огонек у его дома четвертый – с какой стороны ни считай. Лампа раскачивается на ветру, выхватывая светом спрятавшиеся в темноте предметы: угол соседского дома, ржавый остов УАЗика, старую смолу деревянного столба, на котором фонарь подвешен. В каком направлении бежит электричество в проводах он никогда не знал, но ток постоянно и неумолимо бил его, считая целью, всегда, когда бы ни коснулся любого из оголенных кончиков. Даже при выключенном рубильнике.
Оглядел двустволку – с весны лежит. Взводил, а потом мягко пальцем спускал курки. Вскидывал в плечо, откладывал. Снова вскидывал, целясь. Заскучал по ружью, запаху сгоревшей разом навеске пороха, толчку отдачи в тело, по уходящему звуку пули.
Поутру погуляем. Продуем тебе стволы, – не убитая временем двустволка разобралась дожидаться обещанного в затасканный брезентовый чехол. Спать.
Ветер не ложился, носился всю ночь, пугая воем печную трубу. Хорошо это. Охота под ветром – верная удача. Чаю горячего большую эмалированную кружку на пол-литра у черного утреннего окна. Хлеба с розовым, без прожилок, сальцем и чесноком. Хорошее сало вышло в этот раз у соседки. Не толстое всего-то пальца в три, зато само тает, жевать не надо. Лук сверху четвертинками. Ух-х-х, какой забористый, слеза в глаз! Носки шерстяные натянул, в сапогах-то резиновых – не лето, чай. Погрохотал в сенях вниз по ступеням, подхватив вязаную шапку и на ходу застегивая пуговицы фуфайки. Рюкзак старый, ружье, топор, закрыл калитку, как всегда, когда уходил – на палочку вместо замка. Серым утро уже.
Жаль, что пули только четыре, – колеса велосипеда уверенно резали молодой снег. А может одной хватить!
Патронов пулевых у него нашлось всего два. Пошел к соседу – Мишке, попросил в долг. Тот дал еще пару, а сколько же он их мог дать? Ему самому, может, надо.
Ветер дул в спину, а снег, подбрасываемый колесом, летел вперед из-под крыла небольшими пластинками, с одной стороны – белыми, с другой – с налипшими песчинками и мокрыми, уже подгнившими чуть листьями. Сиденье скрипит пружинами, потрескивает перебором звеньев пропитанная старостью цепь – бежит нескончаемо по шестерням. Чехол с ружьем равномерно в спину то справа, то слева. Недалеко ехать, деревня – сама уже глушь и есть. Поэтому надо лишь сунуться немного в лес и все. Велосипед, конечно, можно было и не брать, но если повезет – мясо тогда на себе тащить? Собрался, заложил пули, машинально заглянув в гладкие стволы курковой «горизонталки» – пустые. Подбросил сзади рюкзак, подпрыгнув – не гремит, не бряцает ничем.
Он всегда ждал первую порошу. Это верное время взять лося. Снег только что выпал. Любой след на нем свежий. Зверь начинает гулять по лесу, смело вылезая из своих
Лось днем не бродит, как рассвело на лежку устраивается. Всю ночь осины гложет, да сосновую хвойку, а засветло ложится на краю болота или в редколесье – чтобы видно было подальше любую опасность. Одни спят, другие головой крутят на посту. Пяток осин молодых он свалил еще недели три тому назад, да соли насыпал с позднего лета. Приготовил угощение! Туда и пошел след ночной искать.
Давно уже один живет. Надежда только на лето приезжает. Сначала к дочке в город ездила с внуком посидеть на недельку-другую. Помочь. Потом на месячишко, а теперь только летом к нему возвращается – картошку посадить да выкопать. Легче, видать, в городе жизнь-то. Так что поговорить дома особо и не с кем, а в лесу тоже лучше молча идти, не бубнить с пустотой – зверь все слышит! Вот и следы. Три штуки. Один маленький. Нагрызли коры осиновой – ветки голые, даже со стволов ободрали все, что отдирается. Хорошо ушли, как раз против ветра. Поправил ружье на руке. Глазом по нему провел – мол, помню о тебе и ты не подведи! Без рукавиц, на улице-то почти ноль.
Следы, затейливо перекрещиваясь и кружа, повели его к Сивому Горобу. Знает он это место – волнух с глодушками три недели назад набрал два ведра с места не сходя. Там и лягут, где-нибудь в цепи островов, что идет посреди болота. Ну и хорошо – далеко бегать не надо будет. Болото с сухой осени безводное мягко принимало сапоги, подталкивая их обратно сжатой пружиной мха. Кругом растрескавшиеся мертвые стволики высохших карликовых сосенок. Серые, в прядях тощих лишайников, растопырив бывшие ветки, они ничего уже не ждут здесь. Вот сколько им может быть лет, при росте в полтора метра? Десять? Сто? Ему, например, пятьдесят пять, и они всегда стояли тут.
Лосей он заметил издалека. Первым, тут же упав на снег. Два из них спали, а один – самец, подняв голову, смотрел по сторонам. Нет, зверь пока ничего не заметил, просто стоял на часах. Метров сто пятьдесят. Ветер от них. Пополз, пытаясь приблизиться хотя бы на сотню. На выстрел хороший. Эх, жалко толстых деревьев мало – спрятаться-то почти не за чем. Переползает медленно, некуда уже торопиться, главное не спугнуть. Вот встал! Ведь чует что-то! Не носом, не слухом – нутром своим меня чует! Хороший – лет пять.
Ближе никак, прицелился. Сто метров многовато для гладкостволки… Лось боком как стоял, так и получил, аж чуть не переломился пополам, подняв спину огромным горбом. Второй выстрел вдогонку. Зря стрелял, наудачу, но попал ведь, зверь на задние ноги почти завалился, развернувшись побежал – поплыл от выстрелов. Остальные два куда-то растворились – даже не видел, так увлекся самцом.
Руки трясло. Нет, не от холода, не от страха. Так у него всегда – не уток ведь по речке гонять. Там что, знай пали. Попал – не попал. Утка не добыча вовсе, а баловство одно, ружью потеха. Тут же – каждый выстрел цены немалой. Быстрым шагом к опустевшей лежке – да, попал! По легким задело – вон камыши в крови, из ноздрей хлестала паром на выдохе. Порядок! Покурить надо, подождать минут пятнадцать – пусть уляжется. Там и добирать его, вложил новые патроны в стволы. Из теплых стреляных гильз выдохнуло остатками дыма. Длинно понюхал их, поблагодарив в небо за помощь. Коротко, не называя имен, в место, где должно быть Солнце, как ближнего своего – Спасибо Тебе!