Другие люди

Стейн Сол

— Я продавец, — продолжал Томасси. — Продаю судебные разбирательства присяжным. Или окружному прокурору. Ну что у вас такое кислое лицо? Я не ищу сочувствия. Мне просто хочется сделать что-то такое, что могло бы остаться после меня. Пока же плоды моих трудов исчезают столь же быстро, как наши только что съеденные блюда.

— Вкусно, — я промакнула салфеткой губы.

— А вы ждали «телевизионного» обеда? [18]

— В некотором роде.

18

Замороженные

блюда быстрого приготовления (с помощью микроволновой печи).

— Да вы сокровищница предрассудков.

— Похоже на то.

— Симпатичная сокровищница.

— Благодарю.

— С отличной головой.

— Меня это удивляет.

— То, что у вас отличная голова?

— То, что вы это заметили. Я и так знаю, что у меня отличная голова.

— Я знаю, что вы это знаете.

— Мы оба очень скромны. Я-то думала, что притягиваются противоположности.

В десять вечера Джордж включил телевизор, чтобы посмотреть выпуск новостей.

— Хороших или плохих? — полюбопытствовала я.

— Всегда плохих. Люди смотрят телевизор, чтобы убедиться, что другие живут еще хуже.

— Зачем тогда смотреть?

По привычке, я пустила воду и начала мыть грязную посуду.

— Я и не смотрю.

Я повернулась. Он наблюдал за мной. Поднялся.

— Я помою сам.

Он подошел вплотную. Чуть прижался ко мне, я почувствовала его губы на мочке правого уха, на секунду, не больше.

Он обнял меня, осторожно взял из моих рук тарелку, которую я мыла, и отложил ее в сторону.

— Потом домою.

— Мне уже надо ехать.

Он развернул меня лицом к себе.

— У меня мокрые руки.

Он взял мою голову в ладони, легонько поцеловал в губы.

Я широко развела мокрые руки, и он поцеловал меня вновь, на этот раз впившись в мои губы.

Я отпрянула.

— У меня мокрые руки.

— Мне все равно.

И я обняла его за шею мокрыми руками как раз в то мгновение, когда наши губы опять сомкнулись. Я почувствовала жар его тела, услышала, как гулко забилось мое сердце. Он уже целовал меня в шею, за и под ухом, снова в губы, я еще раз вырвалась, быстро вытерла руки кухонным полотенцем, он привлек меня в свои объятия. Я знала, что нам обоим понятно: дальнейшая борьба с собой бесполезна, а потому, прижавшись друг к другу, мы двинулись к дивану, не потому, что хотели, но в силу необходимости. Томасси разложил диван, и мы снова целовались, снимая одежду, мою и его, потом лежали, сплетясь телами, целуя губы, лица, плечи, пока он не поднял голову и не увидел слезы в моих глазах. Его недоумевающий взгляд требовал объяснений.

Удары сердца отдавались у меня в ушах.

— В чем дело? — прошептал он.

Голосовые связки отказывались подчиниться.

— Скажи мне.

Состояние у меня было точно таким же, как при приступах тревоги, накатывающихся глубокой ночью после долгих бессонных часов.

— Я все равно что первый раз ныряю с вышки после серьезной травмы.

Мы немного полежали бок о бок. Я старалась не думать о Козлаке. Но чем сильнее

старалась, тем явственнее возникали передо мной те злополучные сцены.

— Я хочу напиться, — прервала я затянувшееся молчание.

— Я бы не советовал. Вы часто напиваетесь?

— Нет. За последние десять лет ни разу.

Когда я заканчивала школу, мы вшестером поехали на вечеринку. Парни наслаждались собственной компанией, а девчонки вроде бы были при них. Я хотела уехать, но потом-таки осталась и выпила слишком много, после чего заблевала женский туалет и до следующего вечера мучилась от похмелья.

— Я не пьяница, — добавила я.

Томасси улыбнулся.

— Я это знаю.

Он встал, голый и бесстыдный, куда-то ушел, вернулся с двумя фужерами, наполовину чем-то наполненными.

— Мадера, — пояснил он, отпив из фужера. — Божественно, — и протянул мне второй фужер. — Нектар.

Я скептически смотрела на фужер.

— Попробуйте.

Я пригубила вино.

— Вкусно, — и облизала губы.

— Не делайте этого.

— Чего? — я вновь глотнула вина.

Он наклонился и лизнул мою нижнюю губу. Раньше такого со мной никто не делал. Улегся на кровать, держа фужер в вытянутой руке. Затем наклонил его, чтобы несколько капель вина упали мне на грудь.

— Не шевелитесь, — скомандовал он и отдал мне свой фужер.

Я застыла с фужером в каждой руке, а он слизал мадеру с обоих грудей и ложбинки между ними.

Вновь взял свой фужер, опять полил меня мадерой, на этот раз ниже груди, и вернул мне. Не фужер, а наручник. Я смотрела на фужеры, на потолок, на его макушку, а он слизывал мадеру с живота, с внутренней поверхности бедер. Я попыталась сконцентрировать внимание на фужерах с вином, стараясь не думать о движениях его языка, до тех пор, пока меня не сотрясла дрожь, а возбуждение не достигло пика. Я сжала его голову бедрами, словно вазу, надеясь, что не причиняю ему боль, и тут же он оказался рядом со мной, взял у меня фужеры, поставил на пол, прижался ко мне всем телом, пока сотрясающие меня волны страсти не улеглись и я не обрела умиротворение.

— Как мадера? — спросила я.

— Бесподобная.

Тут я занялась им, в надежде, что смогу доставить ему хотя бы половину того удовольствия, что получила от него. И когда наступил момент нашего первого слияния, когда он уже лег на меня, я увидела изумление в его глазах, ибо внезапно выяснилось, что он ничего не может.

— Все потому, что меня изнасиловали, — заметила я.

— Нет, нет, — он замотал головой. — Клянусь тебе. Не в этом дело.

— Тогда в чем же?

— Не знаю.

Отчаяние охватило меня. Я попыталась возбудить его всеми известными мне способами. Чем больше я прилагала усилий, тем менее заметной была ответная реакция. Наконец, я упала на спину, признавая свое поражение.

Он зажег сигарету, предложил мне. Я не отказалась.

— Я думала, у вас много женщин.

— Было много.

— Такое случается часто?

— Впервые за все годы.

— Почему же я оказалась исключением? — спросила я и тут же добавила, что напрасно я это сказала, поцеловала его, но он словно этого и не заметил.