Другие времена
Шрифт:
«А ты что ж думал? Тебя выпустят без сопровождения? Да, но не так же явно!.. И какой в этом практический смысл? Не доверяют? Зачем же уговаривали?.. Страхуются? Но страховщик-то какой-то странный. А ты какого бы хотел видеть? Но нельзя молчать… Когда не знаешь, как действовать, лучше всего воздержаться от любых действий. И чего же он хочет? Вернее, «они». Зачем же так откровенно?..»
Мысли, а вернее вопросы, вопросы и вопросы выскакивали в ритме стука колес под вагоном. И ни одного ответа.
«Сами меня уговорили ехать по двум билетам одному в купе… Я же мог его просто не пустить… Зачем такие сложности?..»
Все, что бы он сейчас ни сказал,
– «Советский человек – существо священное, и мы обязаны его оберегать всеми имеющимися у нас средствами…» – почти неожиданно для самого себя выговорил длинный пассажир.
Алексей Иванович живо обернулся к нему с нескрываемым удивлением и, секунду помедлив, возвел глаза к потолку и произнес:
– «В нашем обществе деньги утратили былое величие. Даже наоборот…», «Духовный мундир начальника – штука тяжеловесная…»
– Господи, кто-то еще эту классику помнит! – удивился Алексей Иванович.
– Удивляюсь, что эту классику еще кто-то читает и даже берет с собой в дорогу, – почти непринужденно произнес сосед. – Память же у вас, однако…
– Так и вам грех жаловаться, и про «советского человека» вспомнили, и про «духовный мундир начальника»… Наверное, в студенческом капустнике играли «Кукуева»?
Ничего, кроме веселого любопытства, не было в глазах Алексея Ивановича, и как сосед ни пытался увидеть затаенное напряжение, игру, ничего разглядеть не мог.
– Когда этот роман появился, я уже институт окончил.
– И так хорошо запомнили?
– Тогда же вся страна, как одна изба-читальня, была. «Не хлебом единым». Что там еще? «Звездный билет». «Над пропастью во ржи». «Рычаги», «Ухабы»… И Ложевников в моде был. А вы для себя или по службе? – в последние слова невольно прорвалась интонация почти ироническая.
– Представьте себе, по службе, – с готовностью признался Алексей Иванович, отнеся иронию к предмету разговора, но никак не к своей персоне. – Меня после института пригласили на киностудию, в сценарный отдел, и проработал там довольно долго, теперь уже кажется, полжизни… Первый год работы все мне было в диковинку. Да и время было интереснейшее, начало шестидесятых… «День без вранья». Помните такой рассказ? Казалось, что скоро жизнь без вранья начнется.
– Думаете, такая жизнь возможна?
– Тогда был почти уверен, что возможна, теперь так же твердо уверен, что нет. Выгодная это штука – вранье. Не обманешь, как говорится, не продашь. А нынче – кругом рынок.
Алексей Иванович обратил внимание на то, что его сосед слушает его с каким-то особым вниманием, с каким врачи, к примеру, слушают рассказы своих пациентов, стараясь даже в непринужденной болтовне о том, о сем услышать, найти ответы на свои очень важные и серьезные вопросы. Он отнес это внимание и серьезность к занимательности рассказа о киностудии, хотя в последние лет уже десять, не меньше, интерес публики к тому, что называлось «мир кино», заметно поугас. Тем щедрее хотелось отблагодарить человека, явно к кино не равнодушного.
– Дело было в самом начале моего кинопоприща, еще и года на Ленфильме не прослужил, как раз ставили фильм «Знакомьтесь – Кукуев!» А первые впечатления, сами понимаете, это надолго. Все мне было в диковинку.
– Представляю, – сказал сосед в расчете на возражение рассказчика, главное, пусть говорит, пусть говорит как можно больше. И можно было бы и не сомневаться в искренности и доброжелательности попутчика, если бы не брошенная
– О, едва ли! – тут же возразил Алексей Иванович. – Зрители даже не догадываются, какое великое множество людей, кроме указанных в титрах, участвовало в судьбе фильма. И роль этих невидимок была куда весомей, чем роль поминаемых в титрах бригадиров осветителей и ассистентов звукооператора. Сейчас даже представить себе трудно все эти редсоветы-худсоветы, младшие редакции, главные редакции, коллегии, президиумы, такая лестница инстанций, что все и не упомнишь, а в Ленинграде еще и райком, и горком, и обком, куда же важнейшее из всех искусств без их опеки и отеческого внимания…
– Нет, по кино я не работал. Наверное, интересно.
– Я ж до потолка прыгал, когда меня после института в сценарный отдел Ленфильма пригласили. Я ж мечтал в кино работать. Должность дали самую крошечную – переписка с «не договорными авторами», главным образом графоманами и сумасшедшими. За первый год ответил на пятьсот рукописей и всяческих письменных предложений.
– И были полезные?
– Может быть, и были, только я же пришел настоящее кино делать, честное, высокое, талантливое, какого до меня не было, и потому на все пятьсот предложений пятьсот отрицательных отзывов.
– Так что вы тоже были инстанцией?
– А как же! Да еще с какими требованиями, с какими мерками, и вдруг «Кукуев»! Вот и запомнился мне этот шедевр: «Жизнь не просто существование для собственного удовольствия…» В графоманских же рукописях больше было и жизни, и правды, и, если хотите, художества.
– Вот как? Очень интересно.
– Да уж, шуму вокруг этого «Кукуева» у нас было много. – Алексей Иванович скользнул взглядом по соседу и уставился в окно, где в кадре оконной рамы мелькал бесконечный «видовой фильм» – болота, поселки, лес да перелески. – Молодой я был, естественно, непуганый, посмеиваюсь над «Кукуевым», только вижу, вокруг народ не очень-то и смеется. Где ж мне было, теленку, понять, что такое Ложевников. Это тебе не «самотечник», так в редакциях непрошеных авторов зовут, это идеолог, это запевала, это главный редактор военно-патриотического журнала «Вперед!», делегат, депутат, лауреат. Он сам инстанция, да покруче многих. Прислал ему в журнал известный писатель, фронтовой журналист, Петр Вайсман, свой роман «Жуткая судьба». Прочитал Ложевников сочинение, объемистое, надо сказать, и прямиком его с соответствующей записочкой отправил в идеологический отдел ЦК.
– Обычное дело, поддержкой хотел заручиться?
– Поддержкой, это точно, только в чем? Ему мало было рукопись отклонить, ему важно было, чтобы нигде и никогда она не была напечатана, да еще чтобы и автору жизнь попортили. Вот какая высокая инстанция был товарищ Ложевников. Из ЦК бдительного главного редактора поблагодарили и, в свою очередь, обратились к литературным работникам государственной безопасности тоже за поддержкой. Те с рукописью «Жуткой судьбы» ознакомились и пошли к заблуждающемуся в представлениях о счастье и героизме автору прямо домой, оставшиеся у автора экземпляры рукописи незрелого сочинения изъяли, прихватили заодно и варианты, и черновики, и заготовки, вырвали, так сказать, зло с корнем. Так-то! Знал бы я, откуда к нам со своим романом товарищ Ложевников пришел, может быть, и со смешочками своими был бы поосторожней. Не знал же я, что сценарий по роману про Кукуева ни много, ни мало был рекомендован нашей киностудии непосредственно в ЦК. А рекомендации такого рода, как вы помните, мало чем от директив отличаются.