Другие времена
Шрифт:
– Вы помните, Дмитрий Дмитриевич, шестидесятые, самое начало? На моих часах это было крылатое, лихое время. – Алексей Дмитриевич начал свой рассказ, глядя не на соседа, а в окно, где небо после дождя посветлело. Казалось что там, под дальней тучей, собиравшей под своим черным пологом сумерки, он хотел разглядеть унесшуюся куда-то жизнь. – Невероятно. Творческая интеллигенция, та, что всегда была на подозрении, валом пошла в партию. И какие люди! Герман! Макогоненко! Партия доверяет интеллигенции. Интеллигенция верит в партию! Медовый месяц. Двадцатый съезд, а еще и двадцать второй! Сталина из мавзолея вынесли. В «Комсомолке» «Наследники Сталина» Евтушенко. «Удвойте караул у той могилы!..» Жизнь справедливая, честная, бескорыстная, без страха и оглядки из тайной любовницы вот-вот
Алексей Иванович замолчал, глядя на мелькавший за окном темный ельник.
– Потом выяснилось, что только в отпуск отбыли, – заметил молчавший до этого Дмитрий Дмитриевич, наблюдавший, как на его глазах помолодел сосед, человек уже немолодой, с глубокими залысинами и чуть вытянутым вперед по-лошадиному лицом. Чувство настороженности, даже тревоги, вспыхнувшее в ту минуту, когда на столе оказался томик «Кукуева», поугасло, хотя и не пропало вовсе, к нему примешалось любопытство. Он решил поддержать разговор, предложенный соседом.
– А главное, – продолжал Алексей Иванович, – в худсоветах появились новые люди, талантливые, по-житейски мудрые и, что самое важное, совершенно независимые. Этакие присяжные.
– Мы помним, что последовало за введением суда присяжных при Александре Втором. – Судейская тема была близка Дмитрию Дмитриевичу.
Алексей Иванович, увлекшийся воспоминаниями, остановился и посмотрел на соседа.
– Суд присяжных, независимые и несменяемые судьи в условиях абсолютистской власти – нонсенс. Вот и пришлось царю-освободителю рядом с судом присяжных учредить в мирное время военно-полевые суды и даровать право смертной казни аж генерал-губернаторам, – заметив недоумение на лице попутчика, Дмитрий Дмитриевич пояснил: – Если суд независимый, талантливый, строгий, откуда же брались все эти «колхозные» и «сверхюбилейные»?
– Дело житейское, Дмитрий Дмитриевич. Одному режиссеру квартира нужна позарез, другому звание, что ж он ходит пятнадцать лет в «заслуженных», а ровеснику уже три года как «народного» дали. Кому-то просто деньгу зашибить надо, стоит без работы пять лет, все запасы проел. А-а! Махнет рукой и схватится. Это вещи обыкновенные. Главное-то все-таки в другом. Люди, слабые духом, всегда были и будут, те же воры, например. Все дело в том, каков их общественный статус и каково у них самочувствие. Сегодня же ворюга чуть ли не национальный герой. Спасители отечества. Видели, небось, в телевизоре этих клуш с избыточным темпераментом: «Не смейте спрашивать, откуда у него деньги! Не смейте заглядывать в чужой кошелек! Ударьте его по лицу, если такое спрашивает!» Потом этих куропаток благодарные бандюги по надобности расстреливают в парадных, но имидж вора от этого уже не страдает. А вот в советское время, и это почему-то не хотят вспомнить, вор должен был вести скромный образ жизни, не высовываться. Так же и на студии отношение и к заказным фильмам, и к тем, кто их делал, было вполне определенное. «Витя, ты зачем за эту лабуду взялся, мне ж предлагали и Глебу предлагали, мы отказались. Ленин Финляндии независимость жалует. Это ж все липа, сопли!» – «Знаю, Леша, но у меня дочка родилась, в одной комнате живем, квартиру обещают». – «Все понял, нет вопросов».
Проходит
«Леша, я картину закончил, приходи на худсовет». – «Нет, Витя, не приду, ты меня лучше на новоселье позови».
Ведь самое главное, чтобы человек знал, как он в глазах людей выглядит, чтобы не геройствовал и не чувствовал себя этаким удачником по профессии, дескать, я на «Волге» и в пыжике, а вы со своим кукишем в кармане в трамвае и вязаной шапочке. Сварганили Дзиган с Березкой революционную клюкву-люкс «Негасимое пламя», а Козинцев от тоски в Кисловодске посмотрел и припечатал: «неугасимая березка». Картина сгинула, никто и не вспомнит, а клеймо на придворных угодниках осталось. Не чувствовали себя деляги и торгаши уютно, а уж на Ленфильме это точно.
– Можно вопрос, может быть, немножко бестактный…
Алексей Иванович с готовностью развел руками, как бы не предполагая возможности возражения.
– А у вас есть свой вклад в «лениниану»?
– А как же! По моей инициативе и под моим редакторством был снят фильм о замечательном человеке, Генрихе Осиповиче Графтио. А Графтио это ГОЭЛРО, а ГОЭЛРО это детище Ленина и Кржижановского. Хоть и Папанов играл Графтио, а картина получилась слабенькая, бледненькая. Посмотрели начальники в Москве наше изделие и попросили Ленина убрать по-хорошему. Нельзя, говорят, чтобы великий вождь мелькал в таких слабеньких картинах. Так что, нес я свой вклад и не донес.
– Ясно. Бывает. Вы про худсовет говорили, – напомнил Дмитрий Дмитриевич.
Алексей Иванович с почтением называл имена тех, кто входил в состав худсовета творческого объединения, где решались судьбы сценариев, фильмов, и где ему, тогда еще начинающему коллеге, пока была отведена скромная роль наблюдателя. Из лиц, составлявших ареопаг, только имя Ольги Федоровны Берггольц было знакомо Дмитрию Дмитриевичу да имя отставного генерала, начальника милиции Ленинграда. Впрочем, краткий комментарий к другим именам, ему неведомым, вызывал доверие и уважение.
На худсовет, на обсуждение своего сценария про Кукуева прибыл Ложевников ако архиерей.
Встречать его помчался на вокзал главный редактор. До гостиницы провожал, завтраком кормил, вещи нес. Московский гость, надо думать, решил, что и дальше так пойдет.
Начало не предвещало ничего неожиданного, кроме новых свидетельств почтения и лести. Начинается обсуждение. Главный редактор исполняет вступительную арию: важнейшая тема, как мы все буквально соскучились по хорошему фильму о людях труда… Романтика труда, крупная личность на экране, большая современная тема… В общем, работа над «Кукуевым» для нас честь и радость.
Говорил искренне. Знал, что, неровен час, стенограмма в ЦК попадет.
Кто следующий?
Слова просит Мидевников, Александр Матвеевич.
Вид у него, ну полная противоположность Ложевникову.
Ложевников – стать, плоть, фигура, монумент для центральной площади в парке культуры областного центра, можно даже без молота.
Мидевников – лыс, какая-то красная шишка справа на лбу, носик с наперсток, глазки в белесых ресничках, в кресле сидел, ноги до полу не доставали. Зато всегда ходил с большущим портфелем и во время заседаний обычно держал портфель на коленях и почти ложился на него подбородком. Кто такой? Историк. Профессор университета. Одновременно заведовал отделом Средневековья в Эрмитаже. Брат погибшего в тюрьме знаменитого литературоведа, специалиста по Гоголю.
Голос у него был негромкий, речь казалась торопливой и не всегда отчетливой, он за собой это знал и поэтому часто некоторые слова дублировал.
– Первое желание, которое охватило меня… меня охватило после прочтения сценария «Знакомьтесь – Кукуев!» Кукуев? Я правильно его назвал? Так вот, желание было пойти и немедленно, немедленно напиться.
Все в шоке, а он, как ни в чем не бывало, продолжает:
– Откуда такое желание? Да потому, что я читал этот сценарий с немалым удивлением и ужасом. Удивлением и ужасом. Мелькание тем, положений, ситуаций. Мелькание. Мне казалось, что современное искусство… искусство… требует углубленного рассмотрения проблем и характеров. Характеров. Совершенно понятно, что ни о каком разрешении… разрешении предъявленных коллизий здесь никто не задумывается и не заботится. Вместо драматургических решений одни декларации и морализаторство. Морализаторство. Декларации.