Другие времена
Шрифт:
– И как же это у вас делалось?
– Думаю, как и у вас.
– Служебная записка?
– Ну что вы!
– Звонок?
– Упрощенно представляете партийное руководство искусством. Звонок? Это уже администрирование. А партия была категорически против администрирования в искусстве! Деятелей искусства надо было воспитывать и направлять, направлять и воспитывать, и неустанно разъяснять, что деятели литературы и кино – верные помощники партии в создании нового человека. А кто такой Кукуев? Пионов-Гольбурт, был у товарища Ложевникова такой карманный критик, биограф и пропагандист, он-то первый всем разъяснил, что товарищ Кукуев это
– Вот как это делалось? Очень интересно. Так сказать, добровольно-принудительно.
Каждая профессия, как затяжная болезнь, дает осложнения привычками. Так же и Дмитрий Дмитриевич, в чью профессию входила обязанность вести допросы, привык поддерживать разговор, предложенный собеседником, не забывая при этом, для чего он участвует в этом разговоре и ответов на какие вопросы, в конечном счете, он ждет.
«Чисто работает. И "легенда" очень убедительно выглядит, да, скорее всего, может быть, и не легенда…»
В конце концов, он и сам пользовался услугами людей самых неожиданных профессий.
«Ну что ж, будем играть в случайных попутчиков».
– Простите, но я хотел бы из сфер художественных на землю спуститься. Вы не возражаете, если я обед закажу? Чтобы нам сюда принесли, первое там, второе, закусочку…
Алексей Иванович был снабжен провизией на дорогу, а обед в ресторане никак не входил в его финансовые расчеты, тем более еще и с доставкой в купе, что обойдется еще дороже. Ехал Алексей Иванович по билету льготному, бесплатному, так что в полном смысле пассажиром СВ, то есть человеком, в средствах не стесненным, не являлся. Чтобы не выглядеть в глазах соседа совсем уже скверно, он почти непринужденно предложил «просто» пойти в вагон-ресторан.
– Прошу прощения, – сосед сложился и тут же выпрямился, – это моя инициатива. Вы мой гость. Вот и позвольте, как бы я вас приглашаю. Зачем нам сидеть среди посторонних людей. Ресторанная публика, да еще в заполярных поездах, можете себе представить.
Представить себе ресторанную публику в полярном экспрессе Алексею Ивановичу ничего не стоило, но представить себе истинные мотивы, по которым сосед не хотел покинуть купе, он и вовсе был не в силах, но замечание относительно «гостя» царапнуло его самолюбие.
– Вы считаете, что я ваш гость? – постарался улыбнуться Алексей Иванович.
– В каком-то смысле именно так. Проводница, направив вас сюда, просто забыла, что я еду по двум билетам, одиннадцатое место у меня тоже оплачено…
– Что же вы ей не напомнили? – Алексей Иванович почувствовал себя несколько неловко. – У меня соседка там оказалась юная адмиральша. Что-то мне неуютно показалось…
– Это вы про мужика, который ей вещи принес? Если он адмирал, то я Папа римский. – Выдержав паузу и насладившись растерянностью Алексея Ивановича, сосед продолжил: – Погоны у него контр-адмирала, а шевроны на рукавах тужурки вице-адмирала. Такие ошибки бывают только в театре или на маскараде.
– И что же это может означать?
– Понятия не имею. Наверное, молодой человек хотел на кого-то, может быть и на свою спутницу, произвести сильное впечатление. Давайте лучше займемся
– Но в купе это же довольно дорого…
– Пустяки. Не думайте об этом. Совершенные пустяки. Я сейчас попрошу проводницу, чтобы она пригласила официантку, сделаем заказ.… Когда вы обычно обедаете, в какое время?
– Обычно после работы. А какая работа в поезде? Одно безделье. Может, после Лодейного Поля? Какой-никакой рубеж.
– Отлично, – сказал радушный сосед таким тоном, будто бы Алексей Иванович угадал его заветную мысль. – Для удобства остается познакомиться. Зовут меня, как Шостаковича, Дмитрий Дмитриевич, только на этом наше сходство и заканчивается. Музыка, увы, не моя стихия. До армии пытался баян освоить, да что-то туго пошло. Так и забросил, хотя жалею. А вас, извините, зовут…
Алексей Иванович представился, после чего несостоявшийся баянист отправился к проводнице. Выходя из купе, он качнулся, отчего все шарниры в его длинном теле пришли в движение, но тут же каким-то невидимым усилием или командой он приказал своему телу стать жестким и несгибаемым, и уже чуть кренясь, как прочная мачта на легкой волне, он двинулся по коридору пружинисто покачивающегося вагона.
Говорят, у лошадей в ногах есть такое устройство, называется «замок», особый хрящ, благодаря которому нога становится жесткой, и лошадь с полным удобством, как на подпорках, может спать стоя.
Видимо, какое-то сходное устройство было и в Дмитрии Дмитриевиче, вернувшись в купе, он ослабил свой «замок» и тут же сложился в три угла.
Хлопнув себя ладонями по коленям, как человек, сделавший хорошее дело, Дмитрий Дмитриевич попросил продолжить рассказ, почти дословно напомнив Алексею Ивановичу его последние слова о том, как студийное руководство покритиковали в ЦК и поручили, тут же поправился, «порекомендовали», заняться делом «важнейшим и ответственным».
Алексей Иванович отвлекся, глядя в окно, то ли силясь поймать взглядом название проплывшей за окном платформы, то ли действительно припоминая события давних дней.
– Вот какой у меня к вам вопрос, Алексей Иванович, – Дмитрий Дмитриевич внимательно посмотрел на попутчика. – Как люди решаются пойти в искусство, в кино, к примеру, как работать в сферах, где невозможно ни подсчитать, ни взвесить, ни измерить. Для меня, всю жизнь в народном хозяйстве кувыркавшегося, это загадка. В вашем деле все границы зыбкие, размытые, неопределенные, да еще, как я понимаю, еще и постоянно меняющиеся…
– Так ведь и жизнь человечества тоже, знаете ли, весьма неопределенна. Что только ее ни поворачивает и ни переворачивает – и мировые катаклизмы, и та самая мышка, что хвостиком махнет, и только ахнешь да руками разведешь. Есть природа, она равна сама себе, ограничена истиной. Впрочем, у меня есть к природе один вопрос, на который никто никогда не услышит ответа. Самоуничтожение. Она творит и тут же уничтожает свое творение, творит и уничтожает. Зачем? Все, что доступно нашему глазу и сознанию, – временно. Какой в этом смысл? Не понимаю. Но беда еще и в том, что самоуничтожение как реальная возможность заложена и в человеке, и в человечестве. Вот здесь еще что-то, как мне кажется, сделать можно, как-то этому попрепятствовать.