Другие времена
Шрифт:
Она тихо улыбнулась, вспоминая, как снимала кошельки из-под свитера у двух молоденьких «челночниц».
О том, что кошельки спрятаны под грудью, девушки рассказали сами после того, как Наташа, узнав, что они едут в Польшу за товаром, стала их пугать, дескать, деньги надо очень хорошо припрятать, носить при себе, не оставлять в купе.
Последняя рекомендация была дана для собственного Наташиного удобства, чем шарить по сумкам, пусть деньги будут при девчонках, легче будет их «снять».
Наташа вспомнила одурманенные клофелином лица, силившиеся приподняться подрагивающие
Начальник футбольной команды, одно название которой привело Наташу в восторг, ни секунды не сомневался, что и на этот раз снимет дань, так сказать, свою долю всенародной любви и восхищения, которые снискала его команда. В купе международного вагона «миксер» тренер завалился на верхнюю полку спать, а его неутомимый коллега отправился с Наташей в вагон-ресторан для исполнения ритуальной прелюдии романтического приключения. Наташа, у которой билет был только до Выборга и работать надо было быстро, даже не скрывала своего счастья.
– Это надо же, чтобы вот так повезло!.. Всю жизнь за вас «болею». Всю жизнь мечтала хоть с кем-нибудь из команды познакомиться… А сейчас еду к жениху в Финляндию. Да, да, выхожу замуж, все уже решено, он приезжал, знакомился с родителями… Только сейчас в поезде поняла, как много любви не отдано этой стране, как трудно увозить с собой эти нерастраченные чувства… – и она дышала нерастраченными чувствами в лицо начальнику грозной команды.
Близость хороших денег действовала на Наташу опьяняюще, она хорошела, говорила легко, доверительно, быстро, как говорят люди, в которых накопилось невысказанное, потаенное, и вот, наконец, уже не сдержать, все рвется наружу.
– Почему я с вами так откровенна? Почему я вам почти исповедуюсь? Наверное, вы сейчас для меня воплощение всего самого-самого лучшего, что было в нашей стране. Флаг вашей команды будет для меня всегда… Господи, что я говорю, как девчонка…
– Может быть, немножко коньячку? – заботливо интересуется у невесты в экспортном исполнении галантный футбольных дел мастер.
– Ну что вы… Может быть, немножко шампанского… – робко произносит Наташа, твердо знающая, что «немножко» шампанского в поездах не продают, а только бутылками…
А потом жаркие объятия и страстные поцелуи на нижней полке, и нетерпеливый шепот и проворные движения рук начальника замечательной команды: «Сейчас… Сейчас…» И голос изнемогающей от страсти Дрезины: «Потом… Потом… После Выборга… Сейчас таможня припрется…»
После Выборга деньги и начальник команды поехали в разные стороны.
Наташе есть что вспомнить, Наташе есть за что себя похвалить, она имеет право лежать и под убаюкивающий стук колес предаваться воспоминаниям.
«Жмых – козел! Я ему десять "тонн" кинула, а он отстегнул всего тысячу семьсот баксов, скотина, еще клеиться начал. Все! Пошли они все… Отдыхаю! Имею право».
Совершенно неожиданно для себя Наташа испытала то ни с чем не сравнимое чувство легкости, какое может испытать лишь человек, перешагнувший тюремный порог, услышавший за спиной лязг захлопнувшейся двери и увидевший
Вот удивился бы Алексей Иванович, если бы увидел, как его неприветливая соседка улыбнулась каким-то своим тайным мыслям и с силой ударила кулачком подушку.
Глава 5. Вокруг Кукуева
Итак, Алексей Иванович, не скрывая досады, бросил книгу на покрытый чистой салфеткой столик и в сердцах поздравил себя с отличным началом путешествия.
Длинный сосед тут же обернулся, словно книжку запустили в него да промахнулись, и в этом быстром его движении человек проницательный легко бы заметил готовность к неожиданностям.
Алексей Иванович не заметил этого движения, он лежал, вперив глаза в пустоту, уставившись в багажную полку над входом, именуемую на вагонном языке «чердаком».
Сосед сложился, сел, распрямился и, выгнув шею, заглянул по-страусиному сбоку на название книжки на переплете.
Примерно в этом же геометрическом рисунке мог бы двигаться складной плотницкий метр, если бы мог самостоятельно принимать сложные позы.
Складной сосед оглядел томик с разных сторон, не касаясь его руками, словно звучащие на вокзале предупреждения не трогать незнакомые предметы, забытые и бесхозные вещи распространялись и на эту книжку. Во взгляде его можно было заметить перемену, досужее любопытство сменилось настороженным вниманием сродни любопытству минера.
Сосед, до того совершенно бесстрастный и беспечный, на какое-то мгновение оцепенел, но тут же смягчился, видимо, понадобилось немалое внутреннее усилие, чтобы на лице появилась тень уважительного изумления, будто на столик в злости была брошена «Критика способности суждения» Канта или «Малая логика» Гегеля. И секундный шок, и тень, призванная его скрыть, остались соседом не замеченными.
Если бы объявившийся попутчик вот так же небрежно кинул на столик пистолет с взведенными курками или выложил бы гранату и с отвлеченным видом задумчиво привалился к стенке, старожил шестого купе точно знал бы, что ему делать, он бы действовал почти автоматически, как когда-то учили, потом учил сам… Конечно, если бы он прочитал название книжки исподволь, незаметно, можно было бы никак не действовать и ждать следующего хода, но сейчас, после того как он вполне демонстративно прочитал название книги, никак не откликнуться было бы, скорее всего, ошибкой.
Таких ребусов жизнь ему уже давно не преподносила.
«Какого черта я впустил его?.. А если бы не впустил? Все равно книжка была бы предъявлена…»
А еще изумлял вид явно потертого жизнью, свалившегося ему на голову попутчика, не вызвавшего в нем и тени подозрения. Неужели состарился, уже глаз не тот, нюх отказал старой служебной собаке!
«Откуда эта полнейшая невозмутимость и совершенно откровенное невнимание к тому, какое впечатление произведет на партнера выложенная карта».