Другие. Боевые сталкеры
Шрифт:
На дороге послышались звуки, свидетельствующие о скором убытии милиционеров. И действительно, через минуту раздался шум работающего двигателя, а потом «Волга» взревела двигателем, и разведчики увидели поднимающуюся над травой пыль.
Стольников поднялся и вышел на дорогу. К нему подтянулись бойцы.
— Куда следуем, командир?
— В Москву.
Развернувшись, он вошел в лес, опустил винтовку в траву и обессиленно сел под дерево, прижавшись к нему спиной. Разведчики последовали за ним и встали перед майором полукругом. От группы отделился Жулин и, приблизившись, протянул Стольникову полный патронов магазин «Гюрзы»:
— С днем рождения, Саша.
Ошеломленно моргнув, майор принял подарок.
Следом подошел Ключников и подал майору початую пачку «Мальборо»:
— С днем рождения. Служить с тобой для меня — честь.
Айдаров,
— С днем рождения, командир.
Принимая подарки и подавленно глядя на друзей, Стольников вспомнил, что в этот день появился на свет. Он даже не находил в себе сил встать.
— Саша, — сказал Жулин, усаживаясь рядом, — ты знай главное. Что бы ни случилось с нами здесь, в пятьдесят девятом, и что бы ни случится после, мы будем всегда с тобой.
Майор опустил на землю все, что в этой ситуации смогли подарить ему подчиненные.
— Когда вы вспомнили?
— А мы и не забывали, — отозвался Лоскутов.
Вынув нож, Стольников несколькими движениями вскрыл банку с крабами.
Замер над ней и потом глухо рассмеялся.
— Сегодня мы просто зафиксируем этот факт. А праздник — за мной, мужики. Потом. В будущем.
— Я никогда не ел крабов, — признался Айдаров и под общий гул одобрения полез ножом разведчика в банку.
Прапорщик подсел к Стольникову, толкнул его плечом в плечо:
— Если бы ты имел возможность сейчас получить подарок на день рождения, что бы ты попросил?
— Ждана.
Жулин рассмеялся:
— Ждан — не подарок. Ты это уже понял. А вообще?
Саша улыбнулся.
Он никогда не считал день рождения праздником. Где-то на рубеже семнадцати лет для него этот праздник перестал существовать. Позабылись утренние предвкушения, пропала куда-то абсолютная гармония с погодой, окружающими людьми и неодушевленными предметами в этот день, хотя раньше было иначе. Дарить стало во сто крат приятней, чем получать. И Стольников подумал: если бы позволено было провести этот день так, как он хочет, что бы он выбрал?
И загадал он себе бирюзовую гладь до самого горизонта, щадящее солнце, никаких звуков, кроме шелеста волн и нетрезвого хохота чаек, бутылочку рома и — да простят его все, кто хотел бы быть с ним в этот день. Если бы было у него одно желание с позволением исполнить любое, то попросил бы он этого. И тогда наступил бы единственный день в его жизни, когда бы он принадлежал самому себе и когда бы представилась возможность подумать и окончательно убедиться в том, что он — счастливый человек.
Его друг Мишка жил в семье, почти терпящей бедствие. Их у его родителей — библиотекаря тети Нади и электрика дяди Коли — было трое. Жили они в однокомнатной квартире, и Саша, приходя в гости, не понимал, как они умещаются в ней для сна. Ему представлялось, как тетя Надя или дядя Коля, проснувшись ночью, чтобы попить, наступают в кромешной темноте на спящих Мишку, Серегу или Тоню. Иначе быть и не могло, поскольку кровать Мишкиных родителей стояла в углу, а дети спали на полу. Зарабатывали Мишкины родители мало, и ко всем вынужденным бедам этой семьи постоянно навязывалась еще одна, не вынужденная: дядя Коля любил выпить. Пил он много, и три-четыре раза в неделю тетя Надя хлестала его резиновым шлангом от стиральной машины. Сашу это ужасало, и тогда он накрывался одеялом с головой, чтобы не слышать этих страшных криков и утробного чмоканья резинового шланга.
Между тем в Мишкиной семье дети и взрослые тоже любили друг друга. Утром, когда он спускался к Мишке с ранцем за спиной, чтобы вместе идти в школу, Саню начинало преследовать ощущение, что у него не все в порядке с памятью. На его глазах Мишкин отец, худой и маленький дядя Коля, целовал высокую, имеющую перед ним преимущество раза, наверное, в три, тетю Надю. А она улыбалась ему, называла его «Колечка» и суетливо рассовывала свертки с обедом в брезентовую сумку. Дядя Коля гладил своих детей и Саньку по головам, строго предупреждал, чтобы без шалостей, после чего отрывал от календаря листок и тут же свертывал из него самокрутку. Этот процесс Саньку завораживал до такой степени, что он размякал и даже открывал рот, чтобы лучше слышать треск бумаги и аромат табака. И его рот наполнялся благоговейной слюной, когда дядя Коля лизал краешек газетного квадратика, чтобы свернуть самокрутку. Этот ритуал продолжался изо дня в день, в нем царствовала атмосфера всеобщей
Несмотря на чересчур живую обстановку в его доме, Мишка, выйдя во двор, часто и подолгу замыкался. Саша знал, что не дает ему покоя. По сравнению с ним Саша был тенью, призраком. Несмотря на то что бегал быстрее его, соображал быстрее и учился лучше, сравнивать их с точки зрения физиологии можно было лишь академически формально. Мишка был выше, сильнее и крепче. Он мог переворачивать камни, которые Стольников не мог оторвать от земли, и выламывать из плетней колья.
Мишка, живший в своем отце и испытывавший пред ним благоговейный трепет, не мог простить Сашке его отца. Мучительная для Мишки проблема заключалась в непохожести их отцов с той же катастрофической разницей, какая прослеживалась и в непохожести Сашки и Мишки. Но только в этом, терзающем Мишкину душу случае, все было ровно наоборот. Когда его отец и отец Стольникова становились рядом, для того, к примеру, чтобы поздороваться, первый выглядел подле второго как постаревший, одряхлевший, неопрятный ребенок. И когда они брались за руки, то все представлялось со стороны так, словно Сашкин отец ведет своего непослушного старшего сына сначала пороть, а после отмывать.
Саша был уверен в том, что, когда бы представилась такая возможность, Мишка все отдал бы: и пластмассовый пистолет новый, и конструктор, и велосипед — все, абсолютно все, и даже согласился бы взять себе Сашкину тщедушность, лишь бы его отец выглядел крепче и умнее. Стольников уже давно понял, что за благородство его отца, выражающееся в дружеском отношении к тем, кто менее образован по сравнению с ним и менее силен, за щедрость его и возможность в любое время суток вынуть из кармана синюю пятерку и дать, не устанавливая сроков отдачи, Мишка платит Сашке мелкой монетой. Довольно часто, а в последнее время все чаще и чаще Стольников рисковал получить от него необоснованный тычок в бок или шлепок по уху. Стуча кулаком по хлипким ребрам Стольникова, Мишка, вероятно, представлял себя своим отцом, разговаривающим с отцом Саши. Так в его представлении уравнивалась порожденная природой несправедливость.
Как и Мишка, Саня тоже страдал. Но это были другие страдания. Каждый раз ночью, накрывшись одеялом и обратившись в нового себя, он шептал слова, которые мог бы сказать Мишке во время очередного его выпада. Эти слова должны были пронзить его душу, заставить понять ничтожность его содержимого. В довершение, перед тем как уснуть, Сашка бил Мишке кулаком в ухо. Мысленно. В левое. Ибо знал, как сильно болит порой левое ухо.
Он мог бы сказать эти слова ему на улице в любой момент. Но не говорил. Мог и в нос ударить, но не решался. Боязнь быть битым позволяла Стольникову быть мужественным только под одеялом. И даже не боль от сильных, во сто крат сильнее обычных, ударов пугала его. Саньку устрашало послесловие драки, ее наиболее вероятный финал. Стоило ему представить, как он лежит на земле, корчась и держась за живот, а над ним стоит Мишка, он покрывался потом.
Глотая ром из бутылки и рисуя на песке пальцем Мишкину рожицу, Стольников вспоминал бы, как двенадцать лет назад, перед тем последним заданием под Ведено, Мишка разыскал его и попросил помощи. Мишке нужен был сильный физически друг. И Стольников помог. Мишка совсем запутался в жизни, не понимая, что ему нужно, развелся, женился на женщине с тремя детьми и вляпался в чужие долги. И кто знает, не спас ли Саша ему тогда куда большее, чем финансовую состоятельность.
Попивая в полном одиночестве, Стольников бы вспомнил, как по дворам нашим в середине семидесятых ходили цыганки, предлагали погадать и подворовывали все, что плохо лежало….