Другой Путь
Шрифт:
— Что предлагаете, Михайло Васильевич?
— Пробовать. Искать варианты. Смеси. Не могу сразу ответить, Государь. Прошу простить.
Смотрю на Рихмана.
— Государь, я поддерживаю мнение коллеги. Газ интересен. И для науки, и, как я надеюсь, для практики. Но наполнять им воздушные шары очень опасно. Хотя подъемная сила у него и велика.
Киваю.
— Это так, господа. Но, при наличии водорода в шаре горелка и не нужна. Он и так полетит.
Ломоносов кивнул.
— Полетит, Государь. Но…
— Что «но»?
— Куда он полетит, Государь? Это ж пузырь. Он неуправляем. Куда ветер — туда и он. Разве что, мы его канатом к дереву привяжем. Или возить визжащих
— А как добиться, чтобы водород не взрывался?
Рихман нехотя ответил:
— Смеси пробуем, Государь. Но, пока мы не готовы обеспечить приемлемый результат. Сожалею.
Пробуют они. Молодцы. Только флегматизировать водород можно только гелием или пропиленом. Ни того ни другого у нас пока нет. Гелий ещё не открыт, да и много мы его сейчас не добудем. А пропилен я вроде понял, как здесь произвести, только от всего лишь ингибитор -взорваться водороду не даст, но не гореть.
Ломоносов добавил:
— А если гроза, Государь? Если в шар молния ударит? Что тогда? Верная смерть.
Киваю.
— Сей момент нужно будет отразить в уложениях. Что шар нельзя использовать в грозу, а при её приближении шар нужно спускать.
Ломоносов не согласился:
— При том, что шар привязан к дереву канатом, это, допустим, как-то возможно организовать. Но, а если шар в свободном воздушном плавании?
Пожимаю плечами.
— Не знаю. Проверять надо. Но, насколько наблюдения показывают — вместе с грозой приходит ветер от грозы. Шар просто унесёт от неё. Но, повторюсь, я не знаю. Просто мои соображения, которые нужно проверить на практике.
— А если кто-то на борту шара закурит?
— Пусть святому Петру потом объясняют, почему они нарушили уложение. Думаю, что у экипажа нужно будет отбирать всё, что может гореть, включая табак и средства поджига.
Помолчали.
Рихман вздохнул:
— Плохо, Государь, что мы не можем управлять полётом шара. И я пока не понимаю, как мы это можем сделать.
Усмехаюсь.
— Ничего. Мы найдём варианты. А в части пожара, — излагаю вспыхнувшую в мозгу схему, — делаем шар из трёх секций и вытянутым, в носовую и кормовую секции вводим шары, заполненные водородом, а в центральную определяем шар с подогреваемым воздухом…
— Государь, а обшивка между шарами не прогорит, — сомневается Ломоносов.
— Сделаем двойную, отделив водород от горячего холодным воздухом, сам мидель уплотним, промажем ткань от загорания, — продолжаю в ходе самой речи конструировать, — нам горячий воздух, только для подъема и опускания надо, если пламегаситель поставить, то можно даже на шар поставить небольшую печь…
Мои научные гении переглядываются.
— А, что, Государь, может и получиться, — говорит Рихман, — подъёмной силы водорода хватит.
Ломоносов с сомнением добавляет:
— Насчет управляемости… Может как-то паруса поставить? Корабли ж как-то управляются с ветром.
Киваю.
— Просчитайте и передавайте проект Нартову, — принимаю я решения, — на вас много проектов которые не только для шара надобны.
— Кхм, — начинает Михайло Васильевич, — так Степан то сам хотел, только со службы его редко отпускают.
Ага, редко. Через сутки здесь по полдня торчит.
— Организую я его перевод, — завершаю дискуссию, — артиллеристов в нашей Армии пруд пруди, а шар воякам и нужен первым, но пока всё просчитайте.
Рихман с Ломоносовым снова переглядываются, а потом кивают мне в ответ.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ
Сегодня был замечательный день. И по погоде, и для меня, и для Академии. Я сегодня стал доктором медицины. ДОКТОР МЕДИЦИНЫ, а не просто лекарь, окончивший европейский университет. Первый доктор медицины, получивший по всем академическим правилам эту степень в России.
Уже год назад академики наши поняли, что нечему им меня особо учить. А учить их всех и всему у меня пока нет времени. Тут нужен настоящий Университет и порядок в Санкт-Петербургской Академии. Собственно, Государыня могла хоть вчера поставить на руководство науками, но я-то знаю эту змеиную среду, чужим ты останешься без признанной сообществом ученой степени. Я знаю. «Где твои публикации в признанных научных мировых изданиях с именем?» Я, всё-таки, профессор в третьем поколении, знаю, как это работает…
Беда, что Положение об аттестации предки ещё не успели изобразить. Пришлось напрягаться. Спасибо Лестоку. Медканцелярия быстро доработала мой проект и согласовала с Академией. Старый пройдоха быстро сообразил, что в чужие руки это отдавать не надо. Пока все телились, я свои «Опыты по снижению смертности в гошпиталях при соблюдении чистоты» на соискание Диссертационному Совету и предложил. За полгода с мест мне прислали много отчётов коллеги. За отдельную денежку (как без этого, это же наука!). Так что, как привык, начиная с Гиппократа и Цельса, даже про микробов я сей труд изложил. Много отнял он времени и кровушки в последние месяцы. Я мог бы, в принципе, и по физике защитить, но зачем же мне разглашать на весь мир коммерческие секреты? Да и там ещё долго опыты проводить. И время нужно, чтобы другие подтвердили на опытах твои выводы, и чтоб надавали тебе советы. А с докторской степенью по медицине я могу здесь хоть истории, хоть арифметике учить. У нас все тут многостаночники в Академии. Время простое. Наук мало. Химических элементов — и тех мало.
В общем, прошло всё на «ура». Пять докторов медицины разных университетов под председательством академика Иосии Вейтбрехта заслушали мою речь, посмотрели таблицы и рисунки. Потом выступил мой оппонент Иоганн Шрейбер, русский академик и доктор медицины Лейденского университета.Хорошо выступил. Сказал, что работа добротная и актуальная. С его опытом борьбы с чумой пять лет назад он здесь и в гигиене авторитет. Поддержали меня и зам Лестока Павел Захарович Кондоиди, и старейший из членов коллегии Антон Филиппович Севасто. Диссертацию и доклад я представил на русском и на латыни. Пришлось зубрить. Но, тоже, знаете ли, — прецедент. В общем, в атмосфере всеобщего одобрямса, решили степень доктора медицины мне присудить. Понятно, что я по старой для меня традиции проставился участникам за это. Много не пил. Не дожидаясь осужденного и помилованного уже Ломоносова, домой поехал. Не маленький — сам доберётся. Надеюсь, снова лишнего не наговорит и немцам академическим морды не набьёт. Внушение на этот счёт я нашему гению перед отъездом ещё раз сделал.
Домой зашел. И даже удивился, что Катя ко мне не бежит. Она пока у меня ещё служит и даже спим мы иногда ещё вместе. Только сломалось всё после болезни моей крестницы.
Нет больше идиллии.
Я тогда, конечно, слишком уж на Катерину гневался. За что? Ведь она, что могла и знала, то и делала. Для меня это — жизнь ребенка. Для неё — сон любимого мужчины. Который ещё и Цесаревич при этом всём.
В общем, пошло всё куда-то не туда. Страсть в отношениях ушла. И я вижу, что и она чувствует это. Я не мечтаю о ночи с ней, да и она явно уже тяготится нашей связью.