Другой Путь
Шрифт:
— Матушка, тебе решать. Но, если ты уж спросила моё мнение, то я настаиваю на выборе Лины. Уверен, что Россия и История поклонятся тебе до самой земли нашей за такой выбор.
САНКТ-ПЕТЕРБУРГ. ИТАЛЬЯНСКИЙ ДВОРЕЦ. 18 ноября 1743 года.
— Петя, Петенька, вставай, — голос был мне люб, но больно уж Катя меня настойчиво тормошила.
По её графику мы не должны были встречаться ещё два дня. Значит что-то в доме случилось.
Я встал в постели. Поглядел вопросительно на освещённую свечой
— Что?
— Кати заболела, жар, задыхается она, — начала она частить, — мы уже и холодные полотенца прикладывали и малиной лечили… Мы не можем ничего…
— Почему не разбудила сразу?
— Я… Ты так сладко спал…
— Ты что — дура? Господи Боже… Сейчас оденусь. Она в детской?
— Да.
— Кофе мне туда принеси, — спешно натягивая штаны, раздражённо сказал я, — и канделябр пока мой зажги. И быстро, Катя, быстро!
Катя зажгла и тут же удалилась, понимая, что под горячую руку мне лучше не попадать.
Господи… Почему мы понимаем, что ошиблись в жизни именно тогда, когда Ты посылаешь нам испытания? Или Ты их для того и посылаешь?
Ломоносовы делили с Цильхом и ещё двумя моими женатыми шарашниками второй этаж левого крыла моего дворца. Взяв свой врачебный саквояж, я почти побежал туда. В темноту коридоров, куда минут пять как Катя удалилась.
Почему не светят лампы? Почему не зажгли светильники?
Идиоты. Господи, за что мне это всё…
Прибежав в детскую, я застал у постели Кати — четырехлетней Катеньки Ломоносовой, всю её семью включая Йогана, мою экономку и Катю с чашкой кофе на подносе. Отчаявшаяся мать молила меня помочь, изложив между причитаниями всё что уже сделали. Михайло Василевич более четко, но всё сказанное Катей и женой его повторил. Я присел на кровать моей крестницы, ломая голову, что же дальше делать.
Маленькая Кати сопатилась третий день, вчера была вялой, а сегодня за полночь у неё случился жар, и её мать Елизавета Ломоносова в отчаянии, молила Катерину меня разбудить. Катя отказалась меня тревожить. Сказала, что сама вылечит. Только увидев, что бабушкины травки не помогают, Катя решилась будить. Что-то много вокруг меня Кать. Одной не дал сбыться, завел другую, теперь Господь хочет забрать третью. Не дам, прости Господи. Не отдам третью.
Плохо. Плохо она выглядит. Дурачье. Упустили. Боялась разбудить.
Катя. Что же ты за дура такая…
Охранительница покоя.
Слов нет и зла не хватает.
Щупаю лоб, щеки и подмышки крестницы.
Плохо. Отчаянно плохо.
Я неверующий, но, Господи, спаси, сохрани и помилуй чадо Твоё. Прости неверие моё. Не за себя прошу. Наставь меня. Снизошли озарение Твоё.
Катенька задыхалась.
Скоро начнёт отходить такими темпами.
Невольно я перекрестился на иконы.
— Так, всем делать что я скажу. Не рассуждая и не разговаривая боле. Лично убью
Ни «Скорой», ни педиатров, ни антибиотиков у меня нет. Даже градусника медицинского нет. Погнал испуганного Ломоносова в кабинет за термометром, а потом заставил держать его на весу в штативе, чтоб он руками сам не нагрел эту бандуру. Пока тот бегал, осмотрел горло, глаза, прощупал на шее пульс.
Жар.
Явно большой.
По прибору — сто два по Фаренгейту. Это выше тридцати девяти по Цельсию. Если не за сорок. Срочно стали опять сбивать народными средствами. Что-то надо делать, пока я соображаю. Еле удержал чтоб спиртом не натёрли. Суетящуюся в этом «знахарку» Катю пришлось срочно в мой кабинет за стетоскопом услать подальше с глаз моих.
С пляжа.
А то сорвусь.
Слишком отсвечивала желанием помочь. Будить надо вовремя, дура набитая.
Ладно, не до неё сейчас.
Пока Катя бегала, выпил в два глотка остывший уже кофе. Горький, как моя жизнь. Отдал чашку экономке и выпроводил заодно «лишних» подальше от постели. Впорхнула Катерина, отдала «трубку».
— Я…
Начинаю закипать. Буквально прошипел:
— Просто молчи закрытым ртом. Не мешай мне. Стой там.
Киваю в сторону двери.
< image l:href="#"/>Послушал пациентку. Лёгкие ребёнка чистые. Слава Богу! Горло только заложено и першит. Глотать Кати явно очень больно. Что-ж может с малиной, мёдом скормим и хинин. Главное не промахнуться в навеске. Иначе — смерть. А не экспериментировал ведь я с его дозами, а там, вроде, чайная ложка уже летальна. А, тут ведь ребенок… Но, другого надёжного жаропонижающего у меня под рукой нет. Надо в Зимний послать. Сам уже явно не справлюсь. Там получше меня медикусы. И за Линой. Она тоже медик и писала, что вроде экспериментировали её преподаватели Страсбурге с хинином. И у неё опыт вроде есть…
Отправил Бастиана с записками на своей карете. Тут полторы версты. Галопом не так долго и далеко, но ночь на улице. Спят все.
Пока ездили сходил в провизорскую, сделал за полчаса раствор Люголя. Израсходовал четверть из наработанного Ломоносовым. Но, он понятно не бурчал за это. Ничего на опыты он себе йода ещё наработает, а дочь у него одна — Кати. Если полностью: Екатерина-Елизавета. Время в темноте тянется медленно. Но его не замечаешь если занят делом. Мокроту отсосал пипеткой, горлышко «люголем» смазал. Задышала ровнее моя крестница!
Мне никто не перечил. И авторитет признавали и понимали, что выхода другого нет. Что ж они так всё упустили и допустили? И Катерина хороша. Берегла мой сон, твою мать!
Каролина примчалась быстро, думаю меньше, чем минут за сорок. Гоф-медик Бургаве-Каау пока глаза протирает, если вообще изволил проснуться. Да и без повеления Матушки Герман может и не поехать. Будут ли будить Матушку? Вряд ли. По такому пустяку и не станут. Там у Матушки тоже есть своя «Катя», берегущая покой Императрицы.