Друиды

Леру Франсуаза

Итак, следует полагать, что и в Галлии, и в Ирландии друиды й их ученики не представляли собой парадоксальным образом эрудитов, не знавших письменности, но, напротив, прекрасно умели читать и писать; Письменности придавалось своего рода магическое значение, более значительное, нежели таковое было у речи; следовательно, она могла использоваться только в исключительных случаях. Тем не менее, имелась, по-видимому, и другая причина, более серьезная.

Фактически кельты почти ничего не писали. В Ирландии могли высечь несколько огамов на погребальной стеле,[459 - См. наст. изд. стр. 172.] в крайнем случае — бросить письменный вызов противнику, как не раз делает это Кухулин в «Похищении…», или, наконец, наложить чары с помощью нескольких таинственных букв,

но в целом почти что все происходило вербально, в устной форме: asbert in drui, «друид говорит…», и письменное проклятие являлось ужаснейшей санкцией, так что трактат о письменности («Auraicept»,), причисляет огамы к сфере связующего бога Огмы,[460 - См. Ch.-J. Guyonvarc'h, «Notes d'etymol. et de Lex., gaulois «Ograios», ir. «Ogma», — «Ogam», XII, 47-49.] в то время как те триста пятьдесят коротких и длинных историй, которые должен был знать оллам, разумеется, были созданы не для чтения, но для рассказа их наизусть, для «сказа». Этим объясняется то, что многие ирландские тексты существуют в двух или трех вариантах, наиболее древние из которых редко бывают самыми длинными. Как указывает Ж. Дюмезиль, относящий проблему к индоевропейским временам: «…буддийские гатха Индии и авестийские гатха Ирана, наконец, весь ирландский эпос позволяют распознать в них один и тот же прототип: стихотворные пассажи в более или менее установленных — патетических, особо выразительных или просто важных местах (речи, диалоги, иногда — описания); но все остальное, то есть, повествование в целом, исполнено в прозе, подвижного характера, которую каждый рассказчик передавал на свой манер — удлиняя или сжимая свой рассказ, приукрашивая его, осовременивая, адаптируя… Возможно, что те многочисленные стихи, которыми друиды-ученики (скорее, разумеется, уче-ники-ватес) нагружали свою память, были стихами именно такого типа: не самодостаточными поэмами, но узлами, ритмическими ориентирами в прозаических повествованиях, традиционным в которых являлся только смысл».[461 - «RHR», 122, 132.]

Отчего так происходило, зачем этот отказ от наиболее удобного способа, изобретенного людьми для того, чтобы освободить от лишнего труда свою память? Что за несовместимость была между традицией друидов и письменностью? Вот как, по-видимому, можно сформулировать это вкратце. Если письменность служит для закрепления религиозного положения и навечно, статически продлевает действие той или иной формулы, погребальной надписи, обязательства или проклятия, defixio или гейса, то реальная, активная, динамическая мысль, изменчивая, как жизнь, частью которой, наиболее тонкой и неуловимой, она является, не может и не должна применяться к таким обстоятельствам: «…в каждом поколении, — говорит далее Ж. Дюмезиль, — в каждом ученике знание обретает новое рождение, оно не вкладывается как некая сумма, оно облекается в форму, которая, сохраняя в себе его смысл и существенные черты, омолаживает и до некоторой степени актуализирует его…».[462 - Указ. соч., с. 125.]

Всеобщее использование письменности зафиксировало во времени, привело бы к фиксации определенного момента времени и, следовательно, в определенном смысле, убило бы то, что должно было таким образом жить и возрождаться к жизни вечно.

II. БЕССМЕРТИЕ ДУШИ И МЕТЕМПСИХОЗ

Это оригинальное представление об опасности, которую таит в себе письменность, получает свое наивысшее объяснение в том, что, безусловно, является одним из наиболее значительных дошедших до нас аспектов традиции друидизма, — в вере в бессмертие души. Древние авторы единодушны в этом вопросе: помимо Цезаря,[463 - Caes. В. G., VI, 14, приведено нами на стр. 96 наст, изд.] об этом пишет Лукан:

«По учению вашему тени не улетают от нас в приют молчаливый Эреба,

К Диту в подземный чертог: но то же дух управляет

Телом в мире ином; если гласите вы правду,

Смерть посредине лежит продолжительной жизни. Народы

Северных стран, в ошибке такой, должно быть, блаженны,

Ибо несноснейший страх — страх смерти их не тревожит.

Вот

и стремится солдат навстречу мечу и охотно

Гибель приемлет в бою, не щадя возвращаемой жизни».[464 - Lucan. Tharsal, I, 450–458 — Пер. Л. E. Остроумова // Марк Анней Лукан. Фарсалия или поэма о гражданской войне / Под ред. Ф. А. Петровского. М, 1993.]

А вот что говорит по этому поводу Помпоний Мела: «Одно из учений, в которых они (друиды) наставляют, было распространено в народе, очевидно, для того, чтобы сделать людей храбрее на войне, коль скоро они знают, что души вечны, и что у умерших есть другая жизнь».[465 - Pomp. Mela, III, 3.]

Тимаген у Аммиана Марцеллина произносит следующую фразу: «Презирая свойственное человеку, провозглашают души бессмертными».[466 - Amm Marc, XV, 9, 8.]

Диодор Сицилийский утверждает то же самое: «У них (у кельтов) распространено мнение Пифагора, по которому души людей бессмертны и в течение определенного количества лет обретают жизнь в другом теле».[467 - Diod, V, 28, 6.]

И наконец, Страбон: «Не только друиды, но и другие утверждают, что души и вселенная неразрушимы; но все же в конечном счете огонь и вода одержат верх над ними».[468 - Strabo, IV, 4. — Пер. Г. В. Стратановского]

Эти чрезвычайно сжатые по форме, скупые изложения учения, тем не менее, не свободны от тенденции к рационализации, свойственной классическим авторам: в вопросе о бессмертии души, равно как и в случае с письменностью, Цезарь и вслед за ним все остальные следствие принимают за изначальный умысел: друиды якобы проповедовали эту доктрину для того, чтобы вдохнуть в своих соотечественников могучий воинский пыл… Но война была для кельтов делом слишком обычным, слишком естественным, чтобы у друидов возникала жесткая необходимость заниматься разработкой аргументов психологического порядка.

Бессмертие души — вполне самодостаточный догмат. К тому же следует еще немало потрудиться, чтобы ясно разобраться в том, что передали нам древние авторы: по словам одних, душа удаляется жить в иной мир, согласно другим, она попросту меняет тело. Каково было мнение друидов по этому поводу? Бессмертие или метемпсихоз?

Островная литература, похоже, знает главным образом метемпсихоз:

«Ранее я пребывал во множестве форм,

перед тем, как обрел материальный облик:

Я был узким, украшенным пестро мечом,

Я верю в то, что доступно зренью,

Я был в воздухе — каплей,

Я был самой блестящей из звезд,

Я был словом средь букв,

Я был книгой в начале ее сотворенья,

Я был вспышкою света…».[469 - Kad Godeu, ou Combat des arbrisseaux, — Ogam, V, 111.]

«Я ветер на море,

Я волна в океане,

Я грохот моря,

Я бык семи схваток,

Я ястреб на скале,

Я капля росы,

Я прекрасный цветок,

Я свирепый вепрь

Я лосось в реке…».[470 - Lebor Gabala, — Ogam, XII, 90. — Пер. С. В. Шкунаева «Из книги захватов».]

Считалось, что один знаменитый мифологический персонаж пережил многочисленные реинкарнации, что послужило историческим или, скорее, историографическим целям: «Вся раса Партолона (первая из пяти рас, населявших Ирландию) погибла от болезни, за исключением одного единственного человека, Туана, сына Сдарна, сына Сера, сына брата отца Партолона. Бог облек его во множество форм, и он прожил со времен Партолона до времен Колум Килле; он поведал знания и историю, рассказал о завоеваниях Ирландии и о событиях, начиная с прихода Кессайр до тех времен. Именно с такой целью Бог сохранил его живым до времени святых, до тех пор, когда его назвали, наконец, Туаном, сыном Кайрелла, сына Муиредаха Муиндерга; вот в каких обликах он побывал: три сотни лет в облике человека, три сотни лет в облике дикого быка в пустынях; двести лет в облике дикого козла, триста лет в облике птицы, сотню лет в облике лосося. Один рыбак поймал его в свою сеть и отнес королеве, жене Муиредаха Муиндерга; она отведала лосося, и именно в ней был, наконец, зачат Туан. Знатоки рассказывают, что это был Финтан Финеолах…».[471 - Lebor, Gabala, III, § 236.]