Друзья, любовники, враги
Шрифт:
Какое-то время Каролина Белль работала в шляпной мастерской, но потом ее вытурили за пьянство. Каролина Белль сделалась самой популярной гадальщицей на картах таро в заведении мадам Роуз и получала по десять процентов гонорара с каждого клиента, которого отправляла в соседнее агентство занятости, на что недвусмысленно указывали ее карты.
— А какой именно парапсихологией?
— В этом не так просто разобраться, — пожала плечами Саша и нервно рассмеялась.
— Вы единственный ребенок?
— Теперь — да.
— Саша, — начал он сочувственно.
—
— Мне очень жаль, — сказал он, наклоняясь ближе. — Бедная Саша.
— Тогда уж не бедная Саша, а бедный Элик, — поправила она.
Забавно, что когда Элик был жив, его имя непременно произносилось в сочетании со словом «бедный».
— Мой брат сидел на игле, — продолжала она. — До того как он разбился на мотоцикле, его дважды вытаскивали после чрезмерной дозы. — Она была вполне беспристрастна. Она давно научилась выдерживать этот тон, объективный и спокойный, когда ей приходилось рассказывать о брате. — В ту ночь у них с отцом была ужасная ссора, и он прыгнул на мотоцикл… — Она хорошо помнила, как умоляла его не уезжать. — Тут даже не о чем рассказывать, — пробормотала она, хотя хорошо помнила о том чувстве гнева, которое она испытала, когда он не вернулся, и она почувствовала себя преданной и брошенной. — Конец в любом случае был бы один и тот же, — быстро договорила она.
Гидеон внезапно сделался серьезным, и на его лице отразилась боль. Наклонившись очень близко к Саше, он почувствовал, что его словно обожгло. Так неожиданно попадает на огонь свечи ночной мотылек.
— Пусть так, — сказал он, — но трагедия остается трагедией.
— Но то, что случилось с ребенком, который погиб в Риме, несравнимо ужаснее, — пробормотала она, и в ее памяти вспыхнул недавний кошмар. — Элик мог выбирать, ему было двадцать. А ребенок не мог…
Ей показалось, что он дрожит.
— Вы не перестаете думать о нем. Почему? — спросил Гидеон.
— Я и сама не понимаю. Может быть, от боли.
— Может быть, вы потрясены тем, что видели такое и все-таки продолжаете жить? — спросил он. — Что вы об этом думаете?
— Возможно… А может быть, лучше вообще ни о чем не думать? Кто знает…
— Возможно, — мягко сказал он.
— Возможно, — повторила она.
Некоторое время они молчали и смотрели друг другу в глаза. Потом он удивил ее неожиданным вопросом:
— Ваша мама такая же красивая, как и вы?
Сепия — вот какое слово пришло ей на ум. Фотография оттенка сепии, на которой снята женщина с мальчишеской стрижкой. Ярко-красные губы, стоит подбоченившись. Свитер в обтяжку, длинная узкая юбка, расклешенная внизу, и туфли без каблуков. Оригинал, надо признаться, отличался от изображения. Сколько таких матерей образца 1950 года, одинаково одетых и замерших в точно такой же позе у одного и того же белого портика? И как случилось, недоумевала Саша, что такие вот пухленькие и милые девушки превратились в тощих желчных теток, не просыхающих ни в праздники, ни в будни.
— Когда-то была красива, — спокойно сказала Саша.
— А сейчас?
—
— Вы с ней близки?
В его голосе была такая задушевность, что Саше захотелось, сбросив с колен салфетку, убежать из ресторана куда глаза глядят. Но вместо этого, она сказала:
— Да, мы близки, потому что я нужна ей еще и потому что, мне кажется, я за нее отвечаю. — Она на несколько секунд закрыла глаза. — Естественно, мне ее ужасно жалко.
— А отец?
Наступил тот момент ужина, когда от семги остались на тарелке одни косточки, бутылка вина почти опустела, а инстинкт самозащиты почти улетучился.
— Мой отец — тяжелый человек, — порывисто ответила Саша. — Трудно быть близкой с человеком, который начинает кривляться, едва только откроет глаза. — Она поглубже вздохнула прежде, чем потребовать от Гидеона ответной откровенности. — А ваши близкие, — спросила она, — какие у вас отношения?
— Они умерли, — ответил он.
Не только захлопнул дверь перед ее носом, но еще и заперся изнутри на ключ. Но почему он поступил с ней так?
Что-то вроде поединка между ними все-таки происходило, и она сделала попытку защититься.
— Мой бывший муж, — осторожно начала она, — волею судьбы психоаналитик, утверждал, что на выборе профессии сказалось его трудное детство.
— Он был дурно воспитан?
— Он был сирота.
— И он перенес это на вас?
— Мой бывший муж утверждал, что никогда не сердился на родителей за то, что те бросили его.
— Поэтому ему потребовалось направить гнев на вас, не так ли?
— Просто он чувствовал, что ему нужен кто-то, кого можно было бы обвинять.
— И у него, конечно, имелись ответы на любые вопросы, — с улыбкой спросил Гидеон.
— Он вообще не знал, что такое вопросы.
— А что потом? — спросил он.
А потом… Саша почувствовала, что прошлое захлестнуло и повлекло ее за собой.
Беспросветно мрачные детские годы — вот причина, по которой она пустилась в бега. По крайней мере так она объясняла свое бегство в Вермонт с бывшим агентом ФБР, который переквалифицировался в конгрессмена, а еще позже — в политического обозревателя на телевидении. К тому же, он имел жену и был вдвое старше Саши. Однако она доверила ему и тело, и душу. Вермонт — так она называла его. Предполагалось, что Вермонт защитит и оградит ее от прошлого. Между тем здесь могла помочь разве что лоботомия, а не какой-то бывший фэбээровец. Однако она осталась с ним и как могла развивала его убогий интеллект. Нет, Гувер — это не марка пылесоса, нет Владимир Набоков не писал музыки и либретто к «Гамлету». К тому же, довесок в виде жены. Правда, на следующих выборах он клялся, что не грешил ни сном, ни духом, мол, двадцать лет только с женой или, по крайней мере, десять. А когда провалился на выборах, супруга бывшего фэбээровца продолжала оставаться матерью его четырех сыновей, морских десантников, хранительницей семейного очага, а также коллекции старинных ружей мужа и его похвальных листов за усердную службу в органах.