Дуб тоже может обидеться
Шрифт:
83
Партизанский отряд «Смерть фашистским оккупантам». Раннее утро. Осенняя прохлада вместе с висевшими в воздухе капельками влаги делали выход из землянок крайне трудным делом. Возле командирской землянки стоял заспанный мальчишка в кепке с небольшой красной повязкой. Он то и дело потирал глаза, стараясь окончательно проснуться.
– Пашка, чего там решили?
– спросил его один из проходящих мимо бойцов.
– Скоро что ли из леса вылезем?
–
– зашипел змеей пацан, ловя еле слышные голоса из землянки.
– Что все тут заладили, когда да когда? Скоро! Как скажут, так и выйдем...
– Боец Вихров, отставить балаган!
– донесся из под земли недовольный бас.
Внизу проходило бурное обсуждение, местами переходящее на личности. Пожалуй именно так сегодня можно было толерантно обозначить разговор партизан, составляющих костяк отряда.
– Нееет, Степаныч!
– недовольно протянул высокий детина, один из бывших пограничников, за выразительное лицо прозванный Хмурым.
– Ты тут не прав! Какой он к лешему свой? Ты его раньше знал? А?
Его раскрасневшийся лицо казалось настоящей лампочкой, которая по яркости могла поспорить с коптившей катюшой.
– Ты чего разорался?
– старшина постучал по своей голове и выразительно ткнул глазами куда-то в сторону верха.
– Совсем что-ли с башкой не дружишь? Говори толком.
После этих, вроде бы и не сильно грозных слов, случилось очень характерное явление, которое многим известно, как «сдулся человек». Партизан мгновенно несколько уменьшился в объемах и сбавил тон.
– Говорю, на кой нам все эти бирюльки?
– спросил он, с вызов глядя на сидевших рядом с ним.
– Костер, деревья... Попрыгал рядом с ними, песни поорал. Скоро, что нам деревья рубить нельзя будет? Или может молиться ему станем? Старшина, все это попахивает нехорошим... Ты сам знаешь, что случается с такими.
Тема, действительно, была неприятной и командир прекрасно осознавал это без всяких подсказок. В отряде уже давно шли тихие разговоры о том, что в лесу много странностей и оттуда несет какой-то чертовщиной. Масла в огонь подливали, как их называл сам Голованко, некоторые несознательные личности — женщины средних лет, которые, наслушавшись таких разговоров, вообще отказывались отходить далеко от лагеря. Успокаивало одно - таких было меньшинство... Остальные же, наоборот, воспринимали все эти странности в качестве чуда.
– Коль, ты сам ведь из Самары? Так ведь?
– вдруг спросил командир хмурого бойца.
– Образование? Девятилетка... Вот! Образованный. Книжки разные умные читал наверное... Да?! Слова хитрые знаешь. А они, посмотри, вокруг!
– рукой он махнул куда-то в сторону.
– Эти места еще недавно были под панской Польшей и вот, они все, что по деревням сидят, батрачили там или сами батраков нанимали... Тут большинство может только свое имя написать на бумажке и прочитать его потом по слогам. Почти поголовно верующие. Понимаешь обстановку? Да, им эти сказки, как ты их называешь, как манна небесная! Это чудо! Кругом убивают, насилуют и грабят, а вот тут, рядом, чудо! Доходит
Старшина сам от себя не ожидал такой речи. В этот момент он просто хотел высказать все то, что у него накипело... И про невыносимую горечь от осознания того, что он тут с ними живой и здоровый, а его его отряд почти весь лег там, на холме... И про страшную жалось, охватывавшую его при виде еле передвигающихся от голода детей, жадно грызущих протянутую им корку хлеба... И про бессилие, которое он, здоровый мужик, ощущал, когда вновь и вновь слышал от разведчиков о казнях мирных жителей. Ведь это его, конкретно его, Голованко Ильи Степановича, вина в том, что враг прошел через границу.
– Не уж-то и вы не понимаете?
– стукнув кулаком по толстой доске, изображавшей стол, прорычал он.
– Он же нам помогает! И к черту все сомнения! Да, мы все не сделали даже четверти того, что наворотил он... Андрюхе не не то что молиться, памятник ему ставить надо!
– На него оторопело уставились спутники.
– Он же надежду людям дал! Понимаете — НА-ДЕЖ-ДУ! Им, обычным людям... Вон Пашке, что один как перст на свете остался; Агнешке, у которой всю семью сожгли... Их же все бросили, забыли, оставили, а он нет! Он заступился!
Люди сидели нахмурившись. Обидные слова жгли их словно жаркие угли. Все было честно! Никакой патетики. За столом звучало одно — куда же вы смотрели, где же вы были, пока ваши жены и дети страдали и умирали...
– Так, что бросьте мне это все, - неожиданно снизил накал старшина.
– Ладно, думаю мы все поняли друг друга... Собрались мы здесь не для этого, - сидящие насторожились, ничего хорошего не ожидая от такого быстрого перехода от ярости к спокойствию.
– Мне тут сообщили новость одну... Да, да, это он сообщил... Вокруг нашего района какое-то шевеление наметилось. Серега, клади-ка карту на стол.
Сергей, неизменный ординарец командира, вытащил из-за пазухи планшетку и выложил на доски.
– Смотрите, хлопцы, - вооружившись карандашом, пробормотал старшина.
– В округе есть три крупных населенных пункта — Воложин, Уздаш и Корель, где немец начинает наращивать силы, - карандаш обвел три круга и замкнул их в треугольник.
– Сюда еще позавчера подвезли почти роту пехоты. Похоже гнали на восток, а тут мы им подвернулись. Здесь какое-то отребье собирают. Говорят, наши это! Падлы! Это, кто добровольно согласился служить! Тоже десятков пять — шесть набирается... Уже не мало.
– Да, это че..., - попытался было вставить слово Семен, хмурое выражение лица которого в этот раз озарилось презрительной улыбкой.
– Нас тут полком брать надо, не меньше. Да и то, если только мы все спать будем.
Остальные тоже заулыбались, видимо, разделяя высказанное мнение.
– Я бы не стал разделять ваш оптимизм, - встрял в разговор врач, до этого молчавший как рыба.
– У нас много нестроевых — женщин, детей, раненных. Я бы рекомендовал избежать боя, если это возможно.