Дуб тоже может обидеться
Шрифт:
– Вы не верите мне?
– с горечью, проговорил Смирнов, переводя .
– Ну вот же документы! Фотографии! Отчет доктора! Там все описано!
– его лицо демонстрировало такое отчаяние от собственного бессилия, что хотелось встать и завыть рядом с ним.
– Но это, товарищ Сталин, вот это... Смотрите...
Капитан, решительным движением расстегнул тугую пуговицу на рукаве и высоко закал его. Судя по сделавшему шаг вперед Берии, пытавшегося закрыть возможную линию огня, ситуация начала попахивать порохом и дело вполне могло дойти до открытого пламени.
– Вот..., - наконец, с благоговением
– Это подарок Леса!
– Что?
– Лаврентий рывком распахнул дверь и заорал куда-то в пространство.
– Охрана! Бегом!
В доли секунды все завертелось словно в каком-то безумном калейдоскопе. В приемной что-то с грохотом упало на деревянный паркет, сразу же раздались грохот тяжелых сапог, со всей дури ударявших пол.
– Товарищ Сталин, товарищ Сталин..., - массивной ручкой дверь ударилась по стене и невысокий лысый человек оказался в кабинете.
– Что случилось?
Следом ворвался высокий майор с озверелым выражением лица и сделал то, что сделал бы любой на его месте. Позднее, оправдываясь, он напирал на полную однозначность ситуации... «Проверял караулы. Вдруг крик! Я бежать по коридору... А дверь открыта настежь, в приемной пусто! Я в кабинет!
– все кусочки картины навсегда отпечатались в его голове.
– Там четверо, - он точно помнил положение каждой фигуры, в тот момент словно застывшей на месте.
– Трое мне были знакомы, последний нет... Я сразу же отметил его странную позу - вполоборота к двери, рука с засученным рукавом вытянута в сторону товарища Сталина. Что мне было делать?».
… Пистолет сделал три выстрела и он вряд ли бы на этом остановился, но повелительный окрик остановил майора.
– Отставить! Прекратить стрельбу!
– Врача! Позвать врача!
Секретарь, толком ни в чем не разобравшись, исчез за дверью. Судя по звукам, которые оттуда доносились, к майору прибыло весьма существенное подкрепление и оно теперь настойчиво интересовалось, что собственно случилось.
– Лаврентий, я смотрю, твой орел просто снайпер, - хозяин кабинета подошел к упавшему гостю и, присев на карточки, с удивлением что-то рассматривал.
– Вот именно это я имел ввиду...
Тот тоже склонился над раненным.
– Что за...?
– начал было Берия, но сразу же замолчал.
– Майор, освободить кабинет! И где этот врач?
Лежавший на полу человек открыл глаза. Его обнаженная рука осторожно коснулась окровавленной гимнастерки.
– Вот это я и хотел показать, товарищ Сталин, - прошептал он, пытаясь расстегнуть одежду.
– Не могу... Расстегните! Видите. Это все его подарок.
На его груди сквозь застывавшие потеки крови красовались входные отверстия от пуль, которые на глазах наполнялись какой-то беловатой пеной. Вдруг его словно скрутило! Лицо побагровело, скрюченные пальцы начали царапать паркет.
– Держи его!
– оба первых лица государства вцепились в извивающиеся руки.
– Уходит! Крепче!
Наконец, судороги прекратились... А с потной груди скатились на пол несколько смятых пуль.
77
Село
Седой как лунь мужик молча сидел за столом и смотрел прямо перед собой. Возле него стоял невысокий глиняный кувшин и надкусанный кусок хлеба.
– Прокляты мы все..., - шептали искусанный в кровь губы.
– Не хотели жить по правде, значит-ца будем жить по волчьим законам.
Вдруг что-то влажное коснулось его ладони, через секунду это случилось вновь. К его удивлению это были слезы — крупные капли падали на кожу, неприятно холодя ее.
Степан, бывший сельский староста, больше не мог сдерживать слез. Его голова словно ватная упала на руки и он зарыдал.
– За что же ты так нас наказываешь?
– сквозь рыдания с трудом вырывались слова.
– Чем мы провинились перед тобой? … Чем? Ну ладно, мы, мужики да бабы прогневили тебя! Пусть, и поделом нам! Но детки малые-то в чем виноваты? Их вина в чем? Что хлеба кусок со стола лишний взяли? Или подрались вечор?
– Последние слова он бросал в красный угол избы, где располагалось несколько икон, в умело украшенных окладах.
– Или вот они, детки, и есть самые главные грешники?! Да?!
Вместо ответа его плечи кто-то обнял и прислонившись зашептал:
– Степанушка, родненький, не надо... Не говори так! Это наше испытание и не нам, грешным, познать божий промысел... Молчи, Степанушка, молчи лучше!
– Что?
– женские слова жалили его прямо в душу.
– Ты что такое говоришь!
– разжав обнявшие его руки, он повернул лицо; мокрые дорожки слез, красные от бессонницы глаза да перекошенный рот превратили его лицо в настоящий оскал.
– Какой к лешему промысел божий?! Это в вот в этом промысел божий? Или может мы сами должны были им наших деток отдать? Ты, что капустная головенка, такое говоришь? … Танька наша, она може грешник несусветный...
Женщина оторопела хлопала ресницами, видя надвигавшуюся на мужа грозу.
– Степанушка, не надо. Не надо!
– мелкими шажками она отходила к печке, словно именно она сможет защитить ее от разгневанного мужа.
– Ты что Степанушка?
– вдруг, вставший мужик с хрустом разорвал ворот рубахи.
– Что... что делаешь?
Смотря мимо нее, куда-то прямо в угол, он стянул с шеи толстый замасленный шнурок и бросил его прямо на пол. В полной тишине, почти не прерываемой с шумно вздыхавшей женщиной, небольшой кусок потемневшего от долгого соприкосновения с кожей металла с глухим стуком ударился о пол.
– Вот, что я решил!
– вновь заговорил он и в этом глухом голосе не было больше жуткого отчаяния и растерянности; звучала лишь страшная тоска и решимость.
– Нет больше моих сил..., - почерневшие, покрытые заусенцами, пальцы с силой раздирали грудь.
– Горит у меня все вот здесь, в самой серёдке! Не верю я больше... Нет никакого божьего промысла!
– с каждым чеканным словом лицо плечи его жены все больше опускались вниз, словно на них давил неимоверный груз.
– Нет в этом ни чего божественного! Есть лишь грязь и злоба людская, матка курва! Нет... это не бог! Вот они, родимые, …, - он вытянул куда-то в сторону здоровые словно лопаты ладони и яростно затряс ими.
– Вот кто, ими, все зло то и творим! Бог?! Ха-ха-ха!
– горький смех добавил еще малую толику в это безумие.
– Бог?! Сами творим, а потом … ха-ха-ха … поклоны в церкву творить...