Дублинский отдел по расследованию убийств. 6 книг
Шрифт:
Тень скользнула по тонким скулам Холли, она вдруг стала как-то старше и сложнее, что ли. В голосе тоже появились иные интонации.
— Нет, я никому ничего не говорила.
— О’кей. Сейчас я позвоню в школу, а потом запротоколирую твое заявление. Хочешь, чтобы присутствовал кто-нибудь из твоих родителей?
Она мгновенно пришла в себя.
— О боже, нет. Что, кто-то обязательно должен тут сидеть? Вы не можете просто так взять и записать?
— Сколько тебе лет?
Она прикинула, не соврать ли. Но отказалась от этой идеи.
— Шестнадцать.
— Нам нужен твой законный представитель, взрослый. Чтобы я тебя не напугал
— Вы меня не смущаете.
Еще бы, черт побери.
— Да, я знаю. Но такие уж у нас правила. Ты побудь пока здесь, налей себе чашечку чаю, если пожелаешь. Я вернусь через пару минут.
Холли плюхнулась на диван. Почти свернулась в клубок: ноги затолкала под себя, руки скрестила. Перебросила хвостик вперед и начала его нервно покусывать. В комнате жарища, как обычно, но ей словно зябко. И даже вслед мне не глянула.
В отделе сексуальных преступлений, двумя этажами ниже, есть дежурный социальный работник. Я вызвал ее, записал показания Холли. Потом, уже в коридоре, спросил эту тетку, не отвезет ли она Холли обратно в Святую Килду, — Холли в благодарность метнула в меня уничтожающий взгляд.
— Так твое школьное начальство убедится, что ты и в самом деле сотрудничаешь с полицией, — пояснил я. — Что это не твой парень им звонил. Меньше мороки.
Она скривила такую физиономию, что любому ясно: слукавить мне не удалось.
Она не спрашивала, что будет дальше, как мы поступим с новой информацией. Понимала, какие у нас правила. Бросила на прощанье:
— До скорого.
— Спасибо, что пришла. Ты действительно правильно поступила.
Холли промолчала. Только улыбнулась уголком рта, отчасти саркастично, отчасти нет.
Я смотрел, как они удаляются по коридору. Холли шествовала с идеально прямой спиной, а социальная тетка семенила рядом, тщетно пытаясь затеять разговор, как вдруг меня осенило: она же так и не ответила на вопрос. Ловко вильнула в сторону, как заправский роллер, и продолжила в своем направлении.
— Холли.
Она обернулась, поправляя лямку рюкзака. Насторожилась.
— Я тебя уже спрашивал. Почему ты принесла это мне?
Холли изучала меня. Такой взгляд выбивает из равновесия.
Знаете, когда кажется, что портрет следит за тобой.
— Тогда, давно, — сказала она, — весь тот год все словно по минному полю крались. Будто стоит им произнести одно неверное слово, я тут же психану, случится нервный срыв и меня увезут в смирительной рубашке и с пеной изо рта. Даже папа — он притворялся, что абсолютно спокоен, но я же видела, что он весь на нервах, постоянно. Это было просто… ну, ааааррррр! (Рычащий звук чистой ярости, пальцы судорожно растопырены.) Вы были единственным, кто не вел себя так, будто я в любой момент могу спятить от страха. Вы были просто, типа, ну, о’кей, это отстой, да, но подумаешь, с людьми случаются истории и похуже, и ничего, все как-то справляются, никто пока не помер от этого. Так что давай побыстрее покончим с этим делом.
Крайне важно продемонстрировать отзывчивость и участие юному свидетелю. У нас на эту тему проводят семинары и тренинги, даже презентации в Power Point, если повезет. А я просто помню, каково это — быть пацаном. Большинство людей обычно забывают. Легкий намек на сочувствие — чудно. Чуть больше сочувствия — великолепно. Еще больше — и ты уже мечтаешь, как бы вмазать кому-нибудь
— Быть свидетелем и вправду противно. Для кого угодно. Но у тебя это получилось лучше многих.
На этот раз в улыбке ни тени сарказма. Нечто иное, много всего, но не сарказм.
— Вы можете объяснить в школе, что я вовсе не напугана? — спросила Холли у социального работника, которая торопливо изображала дополнительное сочувствие, чтобы скрыть недоумение. — Вот прямо нисколечко?
И ушла.
Кое-что важное обо мне: у меня есть планы.
Первое, что я сделал, распрощавшись с Холли и социальной теткой, — отыскал в системе файл с делом Харпера.
Главный следователь: Антуанетта Конвей.
Казалось бы, ну женщина в отделе убийств, что тут скандального. Да вообще ничего особенного, если так подумать. Но большинство ветеранов у нас принадлежит к старой школе — как, впрочем, и большинство молодежи. Равенство — тоненький налет на вековых принципах, поскреби ногтем, и мгновенно сойдет. Ходят сплетни, что Конвей заполучила это местечко, перепихнувшись кое с кем, другие поговаривают, что просто попала в струю. Она и впрямь особенная, не какая-нибудь одутловатая ирландская курносая деревенщина, нет, — смуглая кожа, точеные скулы и нос, иссиня-черные блестящие волосы. Какая досада, что она не в инвалидном кресле, сплетничал народ, а то бы уже стала комиссаром.
Я был знаком, назовем это так, с Конвей задолго до того, как она прославилась. В колледже она была двумя годами младше меня. Высокая девчонка, волосы собраны в тугой хвост. Сложена как бегунья — длинные конечности, длинные мышцы. Подбородок всегда чуть приподнят, плечи отведены назад. Первую неделю вокруг Конвей крутилось много парней — норовили услужить, помочь, познакомиться, быть обаятельными и дружелюбными, и вроде чистая случайность, что другим девчонкам, с рядовой внешностью, почему-то не досталось такого же внимания. Неизвестно, как она их отшила, но уже через неделю парни перестали к ней подкатывать. И принялись поливать ее дерьмом.
Училась двумя годами младше. Перешла из патрульных в следователи годом позже меня. Попала в отдел убийств в то же время, когда меня перевели в Нераскрытые Дела.
Висяки — это в целом неплохо. Просто оструительно хорошо для такого парня, как я: настоящий дублинский пролетарий, первый из всей семьи сдал выпускные школьные экзамены, получил полноценное среднее образование, а не пошел в техническое училище. К двадцати шести отучился, в двадцать восемь ушел из отдела общих расследований и стал инспектором в полиции нравов — папаша Холли замолвил за меня словечко. В отдел нераскрытых преступлений я попал на той неделе, когда мне исполнилось тридцать, надеясь, что на этот раз, напротив, обошлось без протекции, но, боюсь, ошибался. Сейчас мне тридцать два. Пора двигаться дальше.
Нераскрытые Дела — это хорошо. Но Убийства — лучше.
Тут отец Холли мне не помощник, даже если бы я попросил. Босс убойного отдела терпеть его не может. От меня он тоже не в восторге.
Взять тот случай, где Холли была свидетелем. Произвел тогда арест я. Я зачитал права, я застегнул наручники, я подписал отчет об аресте. Но в то время я был просто мелкой сошкой на подхвате: обязан передать выше по инстанции любую стоящую информацию, которая мне попалась, а потом вернуться в дежурку и как пай-мальчик печатать никчемные показания. Но я все-таки арестовал его сам. Я это заслужил.