Духовка Сильвии Плат. Культ
Шрифт:
– Не хочу.
– Этого ты хочешь? – уже настойчивее спрашивает он.
– Нет.
– Тогда ты знаешь, что делать.
– Если увезу ее насильно, то потеряю.
– Если не увезешь, тоже потеряешь.
– Я не знаю, что делать, Нил.
– Черт возьми, Вёрстайл, ты закончила Гарвард – придумай что-нибудь.
Я прикусываю губу, пытаясь подавить слезы.
– Ты же хороша в поиске лазеек, так найди их.
– С чего посоветуешь начать?
– Ты и сама знаешь ответ на этот вопрос.
– Доктор. Что с ним?
–
– Что он делает?
Он подходит ближе, поворачиваясь спиной к церкви.
– Не знаю, как объяснить…
– Вы учитель английского, мистер Прикли, найдите слова.
– Он приглашает в свой дом как радушный глава общины, кормит и поит, а потом… вы оказываетесь наедине, и, что бы он ни спросил, ты говоришь правду.
– Что-то вроде гипноза?
– Возможно.
– Но если не пить, то есть вероятность, что не сработает?
– Не знаю, Флоренс. Я не знаю.
– А если не пойти?
– Такого варианта нет.
– Думаешь, это реально? Вскрыть его схему.
– Даже если вскроешь, никто не поверит. За последние шесть лет он провел сотни, если не тысячи таких ужинов, промыв мозги до основания.
– Но тебе нет.
– У него давно на меня зуб, но это уже вошло в привычку – я как надоедливая муха: он не догоняет меня, но особо не пытается – не верит, что я представляю серьезную угрозу.
– Так почему он точит на тебя зуб?
– Я отказался от того, что он предлагал.
– От чего же?
– От того, чего я больше всего желал.
Он устремляет взгляд вдаль. Чего он желал… Единственное, чего он всегда желал, – вернуть жену к жизни.
– Но как?
– Те, кто получает желаемое, не распространяются. Время от времени они посещают его кабинет, где он дает им то, что нужно.
– Что – это?
– Не знаю.
– Как же ты отличаешь их от остальных?
– Загляни в глаза отчиму.
– Этот стеклянный взгляд?
– Отрешение от мира.
– И сколько вас таких – несогласных?
– Не скажу.
– Не веришь мне?
– Не верю Доктору. Если ты решишь остаться, он пригласит тебя на ужин. И кто знает, что ты ему выболтаешь.
– Так что мне делать?
– Не борись за Корк. Разрушь авторитет Доктора в глазах сестры и убирайтесь отсюда.
– Думаешь, она поверит?
– Сделай так, чтобы поверила. А пока не поверит, не высовывайся и не отсвечивай. Для твоего же блага.
– В Корке мне это никогда не удавалось.
– Придется приложить немалые усилия. Скорее всего, потребуются большие жертвы.
– Я умру за нее, если нужно.
– Не давай таких обещений, Флоренс, – Сид уже совершил эту ошибку. Он не знал, что Корк воспринимает подобные обещания всерьез.
7
Смерть Джейн не становится потрясением для Корка. Дожди заканчиваются, и горожане возвращаются к работе: мужчины – в поле, женщины – в женский
В холщовой рубашке, покрытой давно не отстирывающимися пятнами, в брюках, вытянутых на коленках, – они велики ему, он сильно исхудал, – Роберт выглядит как фермер из прошлого, стеклянный взгляд выдает покорного раба. Он закатывает рукава, открывая неравномерный загар: до локтя руки совсем испеклись, а выше кожа еще светлая. Прежде у него не было таких рук: пальцы в мозолях и порезах, под ногтями уже неотмывающаяся грязь.
– Хорошо, когда в доме есть хозяйка, – говорит он, когда Молли ставит перед ним тарелку, – но еще лучше, когда их две. – Он отламывает хлеб и принимается за кашу.
Мы почти не говорим, я не пытаюсь объяснить ему, зачем приехала. Беседы с ним – игра в одни ворота, словно говоришь с Богом, а мне не нравится тратить силы напрасно. Каждое сказанное ему слово – как корабль, попавший в Бермудский треугольник: пропадает безвозвратно. Предпочитаю убеждать себя, что он болен, как те старики, о которых я когда-то заботилась в доме престарелых.
– Когда ты уезжаешь? – спрашивает Молли. Моя рука повисает над тарелкой.
– Я не намерена уезжать.
Она презрительно хмыкает и скрывает лицо за чашкой.
– Тебе позволили не ходить в женский дом? – интересуется Роберт у Молли.
– Да, какое-то время.
– Я оставил в спальне рубашку. Она разошлась по шву на правом плече.
– Хорошо, я зашью. Можно мне сходить в церковь?
Он сдвигает брови к переносице. Думает о чем-то своем.
– Сегодня хор. Я хочу пойти, – настаивает Молли.
– Иди, но не забудь про рубашку.
– Хор? – встреваю я.
– Отец Кеннел руководит хором. Иногда мы поем во время служб. Ты бы знала это, если бы… – Она резко замолкает, уставившись в тарелку.
– Я могу пойти с тобой?
– Это детский хор.
– Я не говорила, что буду петь.
Она кривится и поджимает губы, а потом выдает:
– Как хочешь. Мне все равно, – она дергает плечиком, но на долю секунды уголки губ приподнимаются, отчего внутри разливается тепло, – она там. Моя Молли все еще там, мне только нужно откопать ее, очистить от песка и пыли, от всего, что Доктор скормил ей в мое отсутствие.
Когда отец выходит из дома, Молли выбегает за ним, чтобы отдать шляпу, – он сам не свой, машина, заправленная топливом. Я убираю со стола – хоть в чем-то могу быть полезной, а Молли принимается за порванную рубашку отца. Я мельком наблюдаю за ней. Мне никогда не удается попасть в ушко иголки с первого раза, ее же движения умелые и спорые, как у заправской швеи.