Духовка Сильвии Плат. Культ
Шрифт:
– У тебя так здорово выходит.
– В Корке все это умеют. Хелен нас учит.
– Научишь меня?
Она поднимает глаза.
– У тебя не получится.
За шесть лет она выросла словно на четверть века, пропасть из обид, боли, страха, отчаяния и разочарования стала такой огромной, что нам уже не докричаться друг до друга, но я пытаюсь. И буду пытаться, пока жива.
– Если не соберешься за двадцать минут, я пойду в церковь без тебя, – вдруг говорит она, откладывая рубашку.
Я тут же вытираю руки, бегу наверх и натягиваю на себя самую скромную одежду. На самом деле я надеваю то, что у меня есть, –
– Так нельзя идти в церковь. – Молли появляется за моим правым плечом, наши взгляды встречаются в отражении.
Я рассматриваю себя снова, на этот раз намного придирчивее: никакой укладки, никакого макияжа, раньше я тратила сотни долларов, чтобы поддерживать образ успешного адвоката. Впервые за несколько лет я надела свободные темные джинсы, скромные туфли с незаметным квадратным каблуком и кремовую блузку – оставила незастегнутой лишь верхнюю пуговицу. В последний раз я выглядела так… да никогда. Даже самые серьезные судебные процессы и строгие судьи не вынуждали так скрывать тело.
– Думаешь, преподобный не в курсе, что я женщина?
Шутка остается без внимания.
– Сними это, – она устремляет взгляд на нить жемчуга, которая едва видна в разрезе блузки.
Я делаю так, как она велит.
– Застегни пуговицу и собери волосы.
Я беспрекословно выполняю приказы, стирая последние штрихи внешнего мира.
– У тебя нет юбки?
Я качаю головой. Она еще раз обводит взглядом отражение и в итоге кивает.
– Ладно, так лучше, – говорит она в непривычно высокомерном тоне.
Я – гадкий утенок, она – девственная лесная нимфа с золотой косой, переброшенной через плечо. Тонкая, изящная, трогательная, точно цветок в росе. Но одинокая. На ней аккуратное льняное платье длиной по щиколотки, перетянутое поясом. Скромная вышивка украшает горловину.
– Ты сама ее сделала?
Она теряется и на секунду ослабляет оборону.
– Да, мне нравится вышивать.
– Тебе очень идет.
– Нет времени на пустую болтовню, – отрезает она, покидая комнату.
Несмотря на жару, дом снова покрывается коркой льда.
8
В церкви нас встречают голоса девочек из хора. Те, что помладше, порой забываются и переходят на крик, но старшие осаживают их, дергая за рукава и косы. Заметив меня, они затихают, но, не признав авторитета, продолжают перешептываться.
Я устраиваюсь в первом ряду, Молли – в центре хора. Все девочки облачены в простые платья, на лицах безусловное принятие и предвкушение, которое делает их более прекрасными и в то же время уязвимыми. Агнцы на заклание.
Появление отца Кеннела, кажущегося еще выше в сравнении с детьми, приводит к установлению полнейшего порядка. Девочки тут же подскакивают и выпрямляются, как клавиши пианино, с которых резко убирают пальцы. Он занимает место перед хором и, очевидно, обращает вопросительный взгляд на Молли.
– Мэри, не ожидал тебя сегодня увидеть. Не представишь нас? – он мягко указывает в мою сторону. – Было бы крайне невежливо оставить меня в неведении.
– Простите, преподобный. Это моя сестра.
Он оборачивается и устремляет на меня ничего не говорящий взгляд. Тишина затягивается, желудок
– Флоренс Вёрстайл, – отзываюсь я, не в силах терпеть заминку. – Хотела послушать, как поет хор, если это возможно.
– В этом мире все возможно, мисс Вёрстайл. – Он склоняет голову набок и едва уловимо улыбается, обретая ореол демонической притягательности. – Добро пожаловать в церковь Святого Евстафия. Чувствуйте себя как дома.
– Предпочитаю быть в гостях.
– Как пожелаете, – с вежливым кивком он возвращает внимание к воспитанницам.
Он больше не говорит ни слова, кивает девочке в первом ряду, и она начинает петь: тонкий голосок разносится по церкви, овладевая всеми потаенными уголками. Взмах рук преподобного заставляет присоединиться к ней двух девочек, стоящих в конце ряда. Нежный голос переплетается с другими и проникает в крепко запертый ящик – мое сердце. Я прикусываю щеку в попытке удержать непроницаемое лицо, но сдаюсь, когда к хору голосов присоединяется Молли, добавляя в него последний, недостающий элемент. Эти дети: их мечты, разум и души погибнут здесь, но они не знают этого, если бы знали, их голоса не были бы так чудесны, не заставляли бы меня, пусть и на миг, поверить, что небеса существуют.
– То, что вы делаете, – говорю я, подойдя к преподобному, когда занятие заканчивается, – это великолепно.
– А то, что делаете вы, опасно. – Он обращает на меня взгляд, такой острый и тяжелый, но полный… жалости? По спине проходит холодок. Сталь в его глазах погубит меня.
– Ты же не против, если я поговорю с твоей сестрой? – спрашивает преподобный у Молли. Она кивает, опустив взгляд, не смеет смотреть ему в глаза. Будь я умнее, тоже не стала бы. – Спасибо, Мэри. Пойдемте, мисс Вёрстайл. Я не задержу вас надолго.
Я следую за ним по коридору, увешанному картинами. Он открывает дверь и пропускает меня вперед. Церковь Святого Евстафия – его территория, а кабинет преподобного – его сердце. Здесь все как прежде: книжные шкафы по периметру комнаты, огромный дубовый стол, распятие на стене. Но мне неуютно, неуютно в сердце человека, которого я не знаю.
– Полагаю, мы не были представлены должным образом. Я священник церкви Святого Евстафия и общины Корка – Кеннел О’Донахью.
– Ирландец?
В венах Сида тоже текла ирландская кровь. Да что со мной, черт возьми, такое?
– По материнской линии.
Он протягивает мне руку. У него идеальные руки: изящные, рельефные, с длинными тонкими пальцами, как у статуи, как у пианиста. Явно не руки рабочего. Я не пожимаю ее – не выдержу, если он меня коснется.
Сажусь в кресло и на время погружаюсь в себя. Мне нужно перевести дух, ибо он бодр, плоть же немощна. И этим я привожу преподобного в замешательство – он застывает, словно натыкается на невидимую стену, как вампир, который не способен переступить порог без приглашения. Но оно так и не следует, и тогда он как ни в чем не бывало садится напротив и смотрит на меня изучающим взглядом. Пытается разговорить, проверяя, как долго я смогу сохранять безмолвие. Я поступала так же в зале суда, заставляя свидетелей выкладывать больше, чем им хотелось. Он сделал это, когда стоял перед хором. В тот раз он застал меня врасплох, и я поддалась. Сейчас же я посылаю ему уверенный взгляд в попытке смутить. Чувствую, как вспыхивают щеки.