Думают…

Лодж Дэвид

Начинаю понимать, что с религией у меня полная путаница. Но я все-таки благодарна своим родителям за то, что они дали мне католическое образование, несмотря на связанные с ним ненужные муки совести, разочарование и скуку, которые я постоянно испытывала в детстве, да и в зрелом возрасте тоже. Я оглядываюсь назад, и меня переполняет ностальгическая нежность к учившим меня сестрам. Многие из них свихнулись на предрассудках и сексуальном воздержании и пытались вселить в меня суеверный страх. Я перестала верить в католицизм на втором курсе Оксфорда и в том же году потеряла девственность. Эти два события взаимосвязаны — я не могла считать грехом поступок, который показался мне таким освобождающим, а тем более не могла пообещать никогда так больше не делать. Затем последовало интеллектуальное неприятие всех остальных католических

догматов, хотя трудно сказать, как следствие или как осмысление этого нравственного выбора. Несколько лет спустя после некоторых колебаний я обвенчалась в католической церкви, чтобы не причинять боль своим родителям, а еще потому, что мне казалось недостаточным просто зарегистрироваться в загсе. Детей я крестила в церкви — тоже чтобы не обижать маму и папу. Мы даже решили определить их в католическую начальную школу. Мартин, хоть сам и был атеистом, не возражал: он понимал, что местная католическая школа гораздо лучше государственной, а частное образование мы в то время не могли себе позволить. Решили, что не будет большого вреда, если наши дети узнают побольше добрых католических мифов о рождестве, ангелах-хранителях и вознесении. Мы пресекали любые проявления фанатизма, зная, что дети в конце концов перерастут религиозные предрассудки. Так оно и вышло. Пол и Люси росли сообразительными ребятами. Уже в пять-шесть лет они как-то интуитивно понимали, что в школе нужно делать вид, будто они верят в те вещи, в которые не верят дома, хотя, может, все было и наоборот. В любом случае им вполне удавалась такая двойная жизнь. В светской средней школе они не проявляли никакого интереса к религии, как и большинство их ровесников, но надеюсь, что благодаря католицизму они все-таки получили неплохое представление об этике, литературе и искусстве двух последних тысячелетий. (Я была просто шокирована на семинаре в прошлый четверг, когда узнала, что мои студенты, разбирая произведение Макналти, не заметили аллюзии на историю о Марфе и Марии из Нового Завета.)

После первого причастия Пола и Люси мы никогда не ходили всей семьей в церковь, за исключением свадеб, похорон или походов с родителями на полуночную рождественскую мессу. После смерти Мартина я начала ходить на воскресную мессу в местную часовню. Мне хотелось какого-то успокоения и поддержки, и, возможно, я суеверно опасалась того, что католический Бог накажет меня за мое отступничество. Лучше бы снова подружиться с ним, а не то он сделает что-нибудь ужасное со мной и моими детьми. Утешения, однако, я не обрела, а мои опасения со временем стали казаться постыдными. Мне приятно было смотреть на милых девочек у алтаря, но в целом мало что изменилось с тех пор, как я в последний раз была в католической церкви. Приходский священник оказался непривлекательным ирландцем, читавшим мессу монотонно, словно отбывая повинность, а его проповеди были оскорбительно примитивными. Конечно, я не пошла ни на причастие, ни на исповедь и через несколько недель перестала ходить в церковь совсем.

Зачем же сейчас пришла? Мое нравственное здоровье в последнее время оставляет желать лучшего, и я надеялась, что атмосфера в церкви окажется более благоприятной. Так и случилось, но разница невелика. Убранство показалось мне блеклым и незатейливым: наверное, специально для того, чтобы устранить любые следы религиозного символизма, которые могли бы оскорбить прихожан разных религий. Алтарем служил простой деревянный стол, а стулья были расставлены вокруг неправильным полукругом. Здесь собралась в основном молодежь, а также сотрудники факультета и члены их семей. Я неприятно поразилась, заметив Ривердейлов с их младенцами в другом углу помещения. Попыталась спрятаться, но в самой середине «Глории» поймала на себе взгляд улыбающегося Колина.

Литургия носила неформальный характер: служитель у алтаря был в спортивном костюме и кроссовках, а девушка в джинсах исполняла под гитару фольклорные мелодии. Детвора ползала по залу и толкала перед собой игрушки на колесиках или пинала молодого священника, у которого не хватало смелости сделать им замечание. Я вспомнила, что сейчас идет вторая неделя Великого поста. (Пост! Какая гамма забытых эмоций! Воздержание от еды в Пепельную среду и черные пятна сажи на лбах девочек и учителей, благочестиво не стираемые целый день. «Отказ» от конфет и чая с сахаром… Объедание шоколадом

в пасхальное воскресенье….) Бывают странные радости самоотречения, которых многие современные молодые люди никогда не познают. Первой читали историю об Аврааме и Исааке — хорошая история, правда, жутковатая, как правильно заметил Къеркегор. Я ждала хоть какого-то намека на «Страх и трепет» — месса все же была университетская, — но ничего подобного не случилось. Молодой священник истолковал историю как простую притчу о послушании Богу, делая упор на «благодати», снизошедшей на Авраама. Из Евангелия читали историю о преображении, закончив беседой апостолов о «воскрешении из мертвых».

Избежать разговора с Ривердейлами не удалось.

— Не знал, что вы папистка, — улыбнулся Колин, иронично подчеркнув последнее слово. Если бы он читал у меня еще что-нибудь, кроме «Глаза бури», понял бы, что меня воспитали в этой вере.

— Я не хожу в церковь, — ответила я, — просто шла мимо и нечаянно заглянула.

— Ну, заблудшим овечкам здесь всегда рады.

Я восприняла это замечание без энтузиазма, хоть он и представил его как шутку.

— Давайте, я познакомлю вас с отцом Стивом — нашим священником, — предложил он.

— Нет, спасибо, я тороплюсь, — сказала я холодно.

Аннабель виновато улыбнулась мне, и я ушла.

По дороге домой зашла в супермаркет купить толстых воскресных газет и весь вечер просидела, с жадностью читая о новых лондонских пьесах, фильмах, выставках и т. д. Потом вышла еще раз прогуляться. Дождь уже перестал, и во все небо разгорелся ярко-красный зимний закат. Проволочная изгородь, отражая косые лучи, светилась, как раскаленный элемент в электрическом тостере, а потом, когда солнце зашло, погасла. Я все чаще чувствую себя здесь, словно в открытой тюрьме: можно выйти, и очень хочется выйти, но меня сдерживают вполне предсказуемые последствия. Приходится отбывать свой срок.

3

Во вторую среду семестра Ральф Мессенджер и Хелен Рид случайно встречаются в преподавательском корпусе университета во время обеденного перерыва. Хелен в фойе рассматривает выставку местного художника. Ральф замечает ее, входит через вращающуюся дверь и становится у нее за спиной.

— Вам нравится? — внезапно спрашивает он, и она вздрагивает.

— О! Здравствуйте… Если бы они были подешевле, я бы, наверное, купила одну, оживить гостиную.

— Да, довольно живые полотна, — отвечает он, по-петушиному склонив голову и изучая картины. Пейзажи, написанные огненными акриловыми красками, которые редко, а возможно, и вовсе не встречаются в природе.

— Да, и довольно дешевые, но какие-то…

— Жутковатые, — подсказывает Ральф.

Она смеется:

— Боюсь, вы правы.

— Вы уже пообедали?

— Как раз иду в кафе.

— Идем вместе?

— Идем.

— Только не в кафе.

— Я предпочитаю легкий обед, — говорит она.

— Я тоже, но люблю комфорт, — говорит он.

Столовая на втором этаже обслуживается официантами, на столах скатерти и маленькие вазочки с пластмассовыми цветами. Они садятся у окна с видом на озеро. Хелен заказывает салат, Ральф — пасту, фирменное блюдо. Большую бутылку минеральной воды берут на двоих.

— Знаете, я собирался предложить вам выпить кофе утром в прошлое воскресенье, — говорит Ральф. — Я видел, как вы гуляли под дождем, и вид у вас был невеселый.

— А откуда вы меня увидели? — Кажется, ее неприятно удивила эта новость.

— Из окна кабинета. Вы проходили мимо центра, а я как раз смотрел в окно.

— А что же вы делали в кабинете воскресным утром?

— Да так, заканчивал кое-какую работенку… — туманно отвечает он. — Вышел на улицу поговорить с вами, но вы словно сквозь землю провалились.

— Правда? — Она, похоже, смутилась.

— Так куда же вы пропали?

— Зашла в часовню.

— Зачем?

— А зачем люди ходят в церковь по воскресеньям?

— Вы верующая? — В его тоне слышится разочарование.

— Я выросла в католической семье. Больше не верю, но…

— Ну и хорошо.

— Почему вы так считаете?

— С верующими невозможно вести разумную беседу. Наверное, поэтому мне даже не пришло в голову искать вас в часовне. Я сразу увидел в вас умного, рассудительного человека. Ну, так что же вы там делали, если не верите в бога?