Думают…
Шрифт:
Она замолкает, а Ральф что-то понимающе бормочет себе под нос.
— А вам самому-то тут нравится? — спрашивает она.
— В принципе да, — отвечает он. — Но я бы с ума сошел, если бы время от времени отсюда не уезжал.
— На конференции и встречи с прессой?
Он вопросительно смотрит на нее, словно удивившись подобной фразе.
— Да. Бывают места и похуже, а это — немного сонное и провинциальное. В семидесятых университет был престижным, но его недостаточно финансировали, и ему не удалось ни разрастись, ни организовать серьезные научные исследования. Сейчас он, если честно, катится
Ральф показывает на открывшееся их взору приземистое цилиндрическое строение с куполом и непрозрачными стеклянными стенами.
— Мне сказали, что купол символизирует два полушария головного мозга, — говорит Хелен.
— Именно.
— А почему стены из зеркального стекла?
— Не догадываетесь?
Хелен сначала улыбается, словно вспомнив о чем-то смешном, а потом становится серьезной и сосредоточенной.
— Потому что мы можем видеть сквозь них то, что происходит снаружи, только если находимся внутри, и это похоже на наш мозг.
— Молодец. — Ральф кивает с видом удовлетворенного учителя. — Но это лишь одна половина ответа. Ночью, когда загораются огни, вы можете увидеть все, что происходит внутри здания, и это символизирует силу научного познания. Такова была идея архитектора.
— Но если закрыть жалюзи…
— Правильно! — смеется Ральф. — Архитектор специально исключил из проекта все жалюзи и шторы, но находиться в залитых ярким солнечным светом офисах оказалось невыносимо, поэтому ему пришлось уступить. Иногда мы опускаем их, даже когда темно.
— И разрушаете весь символизм.
— Не совсем. Ведь шторы сознания тоже можно задернуть. Мы никогда не узнаем, что думает тот или иной человек. Даже если кто-нибудь захочет нам об этом рассказать, мы никогда не узнаем, говорит ли он правду — и всю ли правду. И никому не дано узнать наши мысли такими, какими мы знаем их сами.
— Да, в противном случае наша социальная жизнь стала бы намного труднее.
— Совершенно верно. Представьте себе, если бы у Ричмонда на вечеринке у всех над головами появлялись пузыри с надписью: «Думает…» — как в детских комиксах.
Он смотрит Хелен прямо в глаза, словно пытаясь догадаться, что она думает по этому поводу. Она слегка краснеет. Потом говорит:
— Вот почему люди читают романы. Чтобы узнать, что происходит у других в головах.
— Но в результате они узнают только то, что вышло из головы писателя. Это не настоящее знание.
— А что есть настоящее знание?
— Наука. Проблема в том, что если при изучении сознания мы ограничимся только тем, что можно эмпирически наблюдать и измерять, то потеряем самую характерную и важную его черту.
— Qualia?
— Именно. Есть старая шутка о бихевиористе и бихевиористке, которая приводится почти в каждом учебнике: они занимаются любовью, а потом он говорит ей: «Тебе понравилось, а мне?»
Хелен не слышала эту шутку раньше, она смеется.
— В этом — вся суть проблемы
— Но ведь писатели пытались это делать последние двести лет, — не раздумывая, отвечает Хелен.
— Что вы имеете в виду?
Она останавливается посреди тропинки, поднимает одну руку и закрывает глаза, собираясь с мыслями. Потом цитирует по памяти, ни разу не запнувшись:
— «Она, Кейт Крой, ждала своего отца, но тот бессовестно задерживался, и в зеркале над камином то и дело мелькало ее лицо, совершенно бледное, раздраженное до того, что ей хотелось уйти, не дождавшись его. Однако именно в такие мгновения она оставалась — беспокойно меряя комнату шагами от протертого дивана до кресла с лоснящейся обивкой, которая сразу показалась, когда она до нее дотронулась, скользкой и липкой».
Он широко открывает глаза:
— Откуда это?
— Генри Джеймс. Самое начало «Крыльев голубки».
Хелен идет дальше, Ральф за ней.
— Это ваш коронный номер — цитировать по памяти целые куски из классики?
— Я начинала писать докторскую о точке зрения у Генри Джеймса, — отвечает Хелен. — К сожалению, так и не дописала, но некоторые ключевые цитаты засели в памяти.
— Прочтите еще раз.
Хелен повторяет цитату, потом говорит:
— Видите, тут есть сознание Кейт, ее мысли, чувства, ее нетерпение, ее неуверенность (уйти или остаться?), ее восприятие собственного отражения в зеркале, неприятная обивка кресла. «Скользкая и липкая» — как вам такие qualia? И при этом все повествование идет от третьего лица, в таком изящном, точном, правильном стиле. Субъективно и в то же время объективно.
— Да, эффектно, согласен, — говорит Ральф. — Но ведь это художественное, а не научное сочинение. Джеймсу кажется, будто он знает, что происходит в голове у этой Кейт, как ее там, потому что он сам ее придумал, поместил в свой роман, руководствуясь собственным жизненным опытом и бытовой психологией.
— Да нет у него никакой бытовой психологии!
Он отмахивается от этих слов.
— Бытовая психология — просто термин, — говорит он. — Он означает приобретенную мудрость и суждения здравого смысла о поведении и мотивациях людей. Для нашей обычной повседневной жизни это подходит. И для художественной литературы тоже — от «Крыльев голубки» до «Жителей Ист-Энда». Но такая психология недостаточно объективна, чтобы ее можно было считать наукой. Если бы Кейт Крой была живым человеком, Генри Джеймс никогда не сумел бы сказать, что она чувствовала, прикоснувшись к креслу. Он мог бы это сделать, только если бы она сама ему об этом рассказала.
— Но если бы Кейт была реальным человеком, то ваша когнитивная наука тоже не смогла бы рассказать нам о ней ничего интересного.
— Ну, насчет «ничего» — это вы загнули. Однако в целом мы действительно знаем о сознании немногим больше писателей, которые делают вид, будто в нем разбираются. Ну, вот мы и пришли.
Они подходят к Центру Холта Беллинга.
Стеклянные раздвижные двери с выгравированным вензелем «ХБ» мягко разрезают воздух, автоматически открываясь при их приближении и закрываясь за их спинами.