Дура LEX
Шрифт:
— А почему вы не могли использовать мясо убитой свиньи? — строго спросила Зинка.
— Потому что все внутренности свиньи были в грязи, по туше ползали зеленые мухи и муравьи. Сначала мы хотели заморозить хоть какие-то части мяса, чтобы сохранить их, но папин знакомый, который работал помощником ветеринара, сказал, что этого нельзя делать ни в коем случае — мухи уже могли отложить яйца, которые никаким кипятком не выведешь.
— Это лучше, чем мне в Орегоне Аркадий посоветовал. Он сказал, что муж не разрешил мясо использовать — боялся, что отравленное.
— Отравленное мясо — это уже перебор. Достаточно
— Как-то не увязывается это с тем, что вы должны были потом этой Машкой кормиться.
— У нас самих сердце разрывалось, но жизнь есть жизнь. Наверное, мы бы рассказали Тане, что Машка заболела и мы отправили ее в другой город лечиться. Что-нибудь придумали бы. Но когда ребенок видит, как его любимое животное лежит с распоротым брюхом, внутри ползают мухи и кровь повсюду, — такое потрясет любого ребенка. Не удивительно, что Таня стала всего бояться, ночью ее преследовали кошмары, она начала мочиться в постели.
— Почему у вас этого нет в легенде? Вы сами говорили, что от легенды ни на шаг.
— Вы правы. Конечно, хорошо было бы заполучить справку о Таниной болезни, но времени на это нет. Значит, вы не ходили к врачу.
— Я получу справку по факсу завтра.
— Убедитесь, что она датирована нужным числом. Будет составлено дополнительное заявление, куда я включу этот факт, к нему приложим справку с переводом. Продолжаю. Не следует забывать, что это преступление было скорее всего совершено работниками милиции с целью отомстить за мои жалобы на их поведение, а также запугать нас и заставить покинуть родные места.
— Аскольд, все гладко, но плакать, честно скажу, не хочется.
— Зина, вы, наверное, не голодали в своей жизни, у вас нет психологической привязки. Я могу рассказать, как изнасиловали одну мою клиентку в Грузии, и если вас никогда не насиловали, вы опять плакать не будете. Как не плачут, читая о концлагерях или о том, что в Камбодже вырезали миллион человек. Не поешьте несколько дней, представьте, что вашим дочкам есть нечего. Представьте младшую дочку Таню, просящую вас дать ей хлеба или кусочек мяса. Но у вас нет мяса, и вы ей говорите: «Танечка, попей вот чайку и пойди поиграй немного». А чаек жиденький, почти пустой, без сахара. А потом представьте: вы узнали, что старшая дочка Юля давно уже на скрипке не играет и, чтобы не опухнуть с голоду, предлагает себя всяким мошенникам и милиционерам. Вживитесь во все это, Зина, — и тогда начнете плакать, рассказывая про свинью.
— Аскольд, вашу клиентку из Грузии изнасиловали так же, как мою свинью зарезали, — понарошке? Той девушке тоже вживаться в роль надо было? Сколько же ролей вы прожили за четверть века, Аскольд?
— Я, Зина, адвокат, а не актер. Стоп! Где копия вашего ходатайства?
Аскольд быстро нашел нужную форму и спросил:
— Зина, где вы жили в Ивано-Франковске?
Зинка
— Зина, у вас написано, и вы сами только что сказали, что жили в тридцать четвертой квартире. На каком это этаже?
— На третьем. Я все поняла… Какая может быть свинья на третьем этаже…
Такое часто бывает — профессор женится на уборщице или миллионерша выходит замуж за слесаря. Взять хотя бы Элизабет Тэйлор, которая вышла замуж за водителя грузовика Ларри Фортенски. Об этом явлении еще Шопенгауэр писал в своем трактате о природе любви. Ничего загадочного или романтического в любви нет — все это игра генов, их стремление усовершенствоваться в следующем поколении. Конечно, Шопенгауэр о генах ничего не знал, но суть явления уловил. У Аскольда была слишком маленькая ладонь, у Верки — слишком большая, вот их гены и решили, что хорошо бы объединиться в борьбе за нормальную, красивую ладонь.
Днем Верка убирала квартиры, дышала пылью и жгла руки химией, зато вечером она шла с Аскольдом в какой-нибудь ресторан, разумеется отмеченный звездочками или высоким рейтингом в ресторанном ревю «Загат». Верка перепробовала лучшие блюда французской, итальянской, испанской, тайской, японской, китайской и многих других кухонь. Она хоть и не научилась разбираться в винах, но стала экспертом в бутылочных этикетках и знала, какие слова на них нужно искать, чтобы убедиться в благородности напитка.
После ресторана ехали к Аскольду, который жил один в двухкомнатной квартире в высотном здании на Ист-Сайде. Один раз Верка попыталась убрать квариру, но Аскольд рассердился и сказал, что, когда они вдвоем, он не адвокат, а она не уборщица. Уик-энды они проводили вместе, иногда выезжали за город, ночевали в живописных мотелях в Катскильских горах или в Пенсильвании, пару раз даже добирались до Род-Айленда и Массачусетса.
Однажды Верка спросила Аскольда, почему он не познакомил ее ни с одним из своих друзей. Аскольд ответил, что друзей у него нет, одни клиенты, а с ними Верку знакомить не стоит. Потом оказалось, что друзья у него все-таки есть. Как-то в воскресенье в квартиру Аскольда завалилась группа из семи-восьми человек, все американцы. Они пришли поздравить Аскольда с днем рождения. И Аскольд не был недоволен, что друзья пришли без предупреждения. Тут же позвонил в тайский ресторан, и через сорок минут еда на всех была доставлена. Американцы любят отпускать новым знакомым комплименты, но в этот раз все они были заслуженными — Верка и в самом деле была красавицей. Аскольд вел себя непринужденно, не стеснялся Верки, ее дикого английского произношения, целовал ее при всех в щечку, гладил по спине, и Верке было от всего этого — комплиментов, шуток, галантности Аскольда — очень приятно.
Ночи они проводили как все влюбленные, только еще лучше, потому что знали, что отношения их недолговечны и Верке даже брак с Аскольдом не поможет легализоваться — об этом Аскольд говорил неоднократно. Поэтому речи о потомстве с изящной ладонью не было. Аскольд клял иммиграционные законы, возмущался их тупостью и несправедливостью.
— Я провел тысячи дел, но только сейчас по-настоящему понял, какая страшная машина наше иммиграционное право, — сказал Аскольд Верке, когда они лежали в кровати в одно дождливое воскресное утро.