Дураки, дороги и другие особенности национального вождения

Гейко Юрий Васильевич

Бруно потерял голову. Сначала он бросился с ней танцевать. Потом, узнав о ее дне рождения, приволок из номера две бутылки французского шампанского. Потом какие-то драгоценности в коробочках. Потом он стал надоедать ее спутникам, среди которых были личности очень и очень впечатляющие.

Но находкинская богиня скандалу разгореться не дала. Приняв и восторженные взгляды, и шампанское, и коробочки, натанцевавшись и наслушавшись комплиментов, она ослепительно улыбнулась Бруно на прощание:

– Спасибо, Бруно. Спокойной тебе ночи!

Я

до сих пор вспоминаю эту красавицу с благодарностью – за всех русских девчонок.

Гвидо не влюблялся. Тертый и опытный Гвидо вдарял по проституткам. Впрочем, он не знал, с кем имеет дело. Зато мы знали, что кличка той дамы, с которой он флиртует уже целый вечер, Селедка – за возраст и худобу. Дама красавицей не была, но в совершенстве владела той ненавязчивой ласковостью жеста, случайного прикосновения, которая рождает мужские желания. Каких только тут долларов и рублей не пожалеешь!

Не знаю, как сейчас, а тогдашние наши проститутки тем от западных и отличались, что заводили мужиков не столько своими формами – которые конечно же были, да еще и какие! – сколько предпостельной игрой. На Западе проще: увидел, оценил, заплатил – деньги с русских вперед! – и повел.

Когда Гвидо созрел уехать с Селедкой из ресторана «на хату», он, в соответствии с нашими инструкциями, сдал нам бумажку с ее адресом и телефоном, документы, кредитные карточки и лишние деньги.

Двое суток мы его не видели. На третьи он появился исхудавшим, но сияющим:

– Это – на всю жизнь!

Десять дней в ожидании погрузки на сухогруз, который шел на Кубу с буртами деревянного бруса, мы пробездельничали в Находке. И эти десять безумных дней чуть не поставили крест на всей нашей кругосветке.

Мы с Сергеем Агапитовым, моим другом и командиром пробега по территории СССР, отдыхали после обеда, когда в комнату влетел кто-то из наших:

– Итальянцы на «Исудзу» разбились! На въезде в город. Только что из ГАИ администратору гостиницы позвонили!

О, господи, мы с разбега – в машину и туда. Подъезжаем и видим такую картину: Гвидо грязный, в рваной рубашке, с шальными глазами, но на ногах. «Исудзу» – на крыше, вверх колесами. Окрестности усеяны банками с пивом, сигаретами, жвачкой и прочими вылетевшими из машины прелестями Запада. Гаишники пытаются в чем-то разобраться, но не получается. Гвидо по-русски ни бум-бум, а они – по-английски.

Оказывается, Гвидо, поддатый, вез с пляжа девочек. Решил показать им кусочек «Париж – Даккара», но не учел, что здесь Россия-матушка: пошел на грунтовке обгонять грузовик, но в пыли не заметил яму и перевернулся. Сзади ехали на мотоциклах наши рокеры, им этот итальянский пижон не понравился, они ему крепко ввалили, девки разбежались, подъехала милиция, рокеры смотались. Вот такой сюжет.

Вообще-то милиция особо к Гвидо ничего не имела, отобрала права только, да не может в них ничего разобрать. Никого ведь не покалечил, только свою машину

побил. В принципе, они о нашем пробеге знают и могут права отдать, но надо бы для порядка актик составить...

Мы их намек поняли и пообещали, как только отволочем к гостинице «Исудзу», наведаться в отделение с подарками...

А вот Гвидо стоял, как перед казнью, и понимал только одно: он пьян, он попал в аварию, его повязала полиция, и теперь у него будут очень крупные неприятности – от полиции не отмажешься.

Глупец! Это от их полиции не отмажешься, а от нашей – в два счета. Когда гаишники, удовлетворенные, уехали, когда Гвидо понял, что, кроме искореженной машины и побитой морды, других неприятностей у него не будет, он подошел к Агапитову, положил бородатую голову ему на грудь и тихо сказал:

– Сергей, ты – Иисус Христос!

Однажды, еще где-то в Средней Азии, Бруно сказал мне:

– Юрий, когда я буду уезжать из России, я буду плакать.

– Почему?

– Вот увидишь, – загадочно пообещал он.

В другой раз, за Байкалом, мы заблудились. В конце августа шел снег, стояла жуткая холодрыга, темнело.

Нас выручили какие-то старик со старухой – сторожа пустующей турбазы. Они пустили «колумбов» переночевать в теплый корпус, на кровати, хоть и без белья, но с матрацами и одеялами, разогрели всем ужин, чай. А для нас, руководства, истопили баньку да пригласили за свой простецкий стол, с картошечкой, салом, огурчиками да заветной, припасенной бутылочкой «Московской».

Да как начали они рассказывать о своей нелегкой судьбине – мороз пошел по коже. Шел он и тогда, когда смотрели мы на их изуродованные работой руки. Когда же мы узнали, что «старикам» этим по сорок пять лет, что изуродовала их российская жизнь, самогонка и надрывная работа, то они, иностранцы, кое-что в нашей жизни поняли...

И вот идем мы с Гвидо и Бруно по хрустящей от мороза грязи под огромным и уже звездным куполом неба, распаренные, благостные, а Бруно вдруг раскидывает руки в стороны и говорит по-русски:

– Какие люди! Какое сердце! Невозможно. Невозможно...

Да, к Владивостоку он уже прекрасно говорил по-русски.

День нашего отплытия все же настает. С утра грузим в трюм машины, крепим, размещаемся в каютах, затаскиваем в них с берега пару ящиков шампанского и пару – водки, бегаем, крутимся – не до сантиментов.

И вдруг мы видим на берегу невесть откуда взявшихся «боевых подруг»! Как они проникли в порт, погранзону, через двойное оцепление, непонятно, но проникли! Мы все сходим на берег, чтобы с ними проститься.

И вдруг я вижу Гвидо, Бруно и Мимо, стоящих отдельно от всех, в сторонке. Они стоят, положив руки друг другу на плечи, стоят, сцепившись в одно целое, и... плачут!

А уже через пять минут пароход гудит, отваливая от последнего кусочка российской земли, и мы хлопаем пробками шампанского: «За Россию!»