Душа моя - элизиум теней

Вейтбрехт Евгения Алексеевна

вы тратитесь на трамвай». Все служащие конторы, начиная с управхоза, сами занимали в

то время незаконно комнаты и квартиры, которые им пришлось освободить, когда

приехали хозяева. Я была первая ласточка, и потому они меня возненавидели. Потеряв

терпение, я обратилась к адвокату и подала в суд. Дело мое было правое, и суд вынес

решение о предоставлении мне комнаты в назначенный срок. Все-таки танкиста из

комнаты пришлось выселить в принудительном

порядке.

86

Наконец, 13 декабря 1944 года судебный следователь позвонил мне вечером, что моя

комната освобождается, и завтра с утра я могу ее занять. Как я была счастлива, от

радостного волнения я не могла заснуть всю ночь. Но это была моя Пиррова победа.

Борьба со звериной ненавистью, грубостью, произволом надломила мои силы (мне было

68 лет), всю зиму я не могла придти в норму.

При моем отъезде от Черкасовых Николай Константинович сказал мне: «Скоро ваш день, Евгения Алексеевна, мы, как всегда, придем к вам пить чай». Несмотря на радость,

которую мне доставляли собрания родных в мой день 24 декабря, я ответила: «Нет,

Колечка, ничего не выйдет, мне сейчас сто лет». Когда в день переезда меня посетила моя

воспитанница Лена Фомичева, она была поражена моим видом. «Евгения Алексеевна, что

с вами, у вас все лицо в морщинах!». Я, всегда такая моложавая, выглядела старше своих

лет.

Возвращаясь назад, скажу, что моя жизнь в коммунальной квартире с 1932 по 1941 г.

протекала в хорошей, дружественной атмосфере. Две большие комнаты рядом со мной

(между нами была незаколоченная дверь) занимал преподаватель хорового пения

Виноградов. Семья его состояла из жены и двух сыновей, которым в момент моего

поселении было 12 и 14 лет. Через дверь до меня доходили только ласковые «Поленька» и

«Пашенька», как называли друг друга супруги, и никогда ни слова, произнесенного в

повышенном тоне. Тихие и хорошие были и дети, ласково воспитывали их родители. Не

было у них радио, которое при злоупотреблении может свести соседа с ума, если у него

слабые нервы. В комнате, выходящей на двор, жил столяр Любавин, который вскоре после

моего поселения женился, при мне же родились его сын и дочь. Маленькую комнатку

рядом с Любавиным занимала сиделка в больнице Лина, которая нас обслуживала.

Религиозная Виноградова очень привязалась ко мне и говорила, что молится за меня утром

и вечером. Мой атеизм ее не смущал, она уверяла, что у бога есть особое место и для

неверующих. «А вы чистая сердцем, бог таких любит», – убежденно заявляла она. Она

имела сильное влияние на мужа, который на все смотрел ее глазами. Любавин,

очень

умелый и работящий, охотно и бескорыстно справлял все хозяйские дела по квартире.

Жена его Фрида тоже оказалась умной и милой женщиной. Таких же родили они и деток.

За 9 / лет совместной жизни в нашей квартире никогда не произошло ни одного

недоразумения. Жили одной коммунальной семьей, в затруднениях все всегда находили у

меня совет и моральную помощь, также как я у них – физическую и техническую. Когда

при мне говорили, как трудно складывается жизнь в коммунальных квартирах, я гордо

заявляла, что в таких условиях надо уметь жить, и я этим умением обладаю.

Как-то в парикмахерской я видела интеллигентную женщину, которая вся мучительно

дергалась, как от пляски св.Витта. Парикмахер рассказал мне, что заболевание явилось у

нее в результате неприятностей в коммунальной квартире. А мне опять подумалось, что

вот она не сумела поладить с соседями, а я сумела.

В дальнейшем жизнь доказала мне на опыте, что кроме умения в моем случае было

наличие благоприятно сложившихся обстоятельств. Как я тогда преувеличивала силу и

значение своего «умения».

В 1941 году, к началу войны, ситуация в нашей квартире изменилась, но атмосфера

продолжала оставаться дружественной. Виноградовы имели несчастье лишиться своих

взрослых сыновей еще до войны. Талантливый музыкант, студент Сережа погиб от

туберкулеза, Николай заболел неизлечимой формой шизофрении и был отправлен в

больницу. Супруги по разному реагировали на свою потерю. Она ударилась в религиозное

помешательство, все время проводила в церкви, дома только ночевала. А муж завел себе

вторую жену, выбрав ее среди участниц своего хора. Во время блокады первая жена

Виноградова умерла. В нашей квартире теперь появилась уж законная вторая. Вот эта

женщина свела на нет мое самомнение об умении жить в коммунальной квартире.

Комнату свою я нашла в ужасном виде. Уже не говоря про грязь и запущенность, окно

было не замазано, одно стекло выбито, электричество перерезано, холод адский. В

квартире тогда находились только «молодые» супруги Виноградовы, Любавины были в

эвакуации, Лина умерла в блокаду от голода. Нужно отдать справедливость Виноградовым

за то, что в первые дни моего переселения они оказали мне помощь, иначе я совсем бы

пропала. Не говоря о полном комфорте, в котором я оставила комнату, как трудно было

восстановить хотя бы самую примитивную возможность существования. Сначала