Душа моя - элизиум теней

Вейтбрехт Евгения Алексеевна

пребывание в городе, который охранялся от налетов. Действительно, до нашей эвакуации

20 августа на город не было допущено ни одного налета.

Утром 23 июня я вернулась в свою комнату. Как провела я эти почти два месяца до выезда

из Ленинграда? Внешне я как будто была спокойна, часто, как всегда, навещала своих

дочерей, попрежнему обедала в вегетарианской столовой, но внутри меня какое-то

гнетущее беспокойство вызывало явно ненормальные психические поступки. Такое

совершенно

больное отношение проявлялось у меня к двум предметам моего жизненного

обихода. Выходя на улицу, я надевала на голову довольно большую черную шляпу, на руке

у меня были золотые часы Longine на золотой плетеной цепочке (подарок Николая

Арнольдовича). Не проходило и 10 минут пребывания на улице, как я снимала шляпу и, повесив ее за резинку на руку, так продолжала свой путь. С руки я снимала часы и клала

их в сумочку. Я отдавала себе отчет в ходе мыслей, стимулирующих эти поступки: «Там

воюют, а я в такой большой шляпе, а у меня на руке такие дорогие часы». Мне казалось, что на меня смотрят и осуждают.

Мою дочь Олю вместе с ее сослуживцами посылали за город рыть окопы. Как-то вечером

ко мне зашла моя приятельница Лидия Евгеньевна и передала слухи о том, что на поезд, в

котором, как я предполагала, выехала Оля, брошена бомба, и много жертв. Мой

радиоприемник, по общему распоряжению, был сдан на хранение. В сильнейшем

беспокойстве я пролежала в постели до половины шестого утра, а затем надела халатик и

быстро направилась к углу Восстания и Жуковской, где находился громкоговоритель.

Оказалось потом, что моя тревога была напрасной. Олечка поехала другим поездом. По

дороге я, как всегда, сняла часы и сунула их в карман. Села на скамейку около

громкоговорителя и стала ждать первых утренних известий. Хотела посмотреть, который

час – часиков в кармане не оказалось. Обнаружила я, что в кармане халатика была

небольшая дырка. Сзади меня шли два милиционера, в такой ранний час больше прохожих

не было. Я спросила их, не подняли ли. Разумеется, ответ был отрицательный.

Материальные потери всегда мало трогали меня, но часики прожили со мной 30 лет и уже

сделались моим как бы другом. Я немного огорчилась, но быстро нашла утешение.

Древние греки, чтобы умилостивить богов, выезжали на лодках на середину реки и

бросали в воду драгоценные вещи. Вот и я, по их примеру, предчувствуя бедствия,

бросила богам эту жертву, чтобы сохранить жизнь и здоровье родных и близких. Эта

мысль и смешила, и утешала меня.

24 июля в Олин день мы все по обыкновению собрались у Олечки. Это был

наш

последний семейный вечер, проведенный с Николаем Арнольдовичем. За последние годы

его здоровье стало ухудшаться, он все худел, у него бывали мучительные припадки

головокружения. Они появлялись внезапно, и он должен был, как пьяный, держась за

стенку, уходить со службы домой, чтобы несколько часов в полном покое пролежать в

постели.

В эти периоды были затруднения в подвозе питания, бывали периоды, когда только путем

длительных стояний в очереди можно было достать сахар и масло. Николай Арнольдович

и Софья Петровна были заняты на работе. Мать Софьи Петровны, которая раньше вела их

хозяйство, лежала несколько лет разбитая параличем. Меня очень беспокоило здоровье

моего дорогого друга, так хотелось подольше сохранить его жизнь. Моя соседка по

комнате, очень хороший человек, работала на рынке и охотно снабжала меня провизией

для Николая Арнольдовича. Помогала мне и няня, которая в то время была еще очень

бодрая.

Не помню точно даты, когда было дано распоряжение об эвакуации Пушкинского театра в

Новосибирск. Как не хотелось всем покидать теплые насиженные гнезда, удобно

налаженную жизнь, бросать на произвол судьбы свое имущество. Бывали моменты

успокоения, откуда-то приходили сообщения, что театр никуда не едет, остается в

Ленинграде. Эти колебания в распоряжениях заставляли всех откладывать сбор вещей до

последней неизбежной минуты. Администрация театра оказалась очень

распорядительной. Были тщательно собраны сведения о членах семей актеров театра,

едущих вместе с ними. В целях подыскания помещения в Новосибирске для всех едущих, туда была командирована группа актеров, удивительно плодотворно и точно выполнившая

задание.

75

Наконец, был назначен день и час отправки эшелона театра. Кроме меня к Черкасовым

присоединилась семья Щербинских. Николай Арнольдович не мог ехать с нами из-за

жены, у которой была парализованная мать. В смысле отбора вещей – какие оставить, какие взять с собой – мои дочери были в несомненно лучших условиях, чем я. Они решали

все вопросы совместно с членами своих семей, а я была одна, и мозговые центры у меня

были в то время не в полном порядке. В эшелоне театра было три классных мягких вагона, 55 теплушек, два багажных вагона. Черкасовы имели купе в мягком вагоне, няня при

ребенке ехала с ними. Мне было сказано, что я еду вместе с Щербинскими в теплушке.

Теплушка была несравненно вместительней, она давала возможность не стесняться

количеством вещей. Но общеизвестны неудобства теплушки, особенно тяжелые для моего