Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
зарядов: их тянуло друг к другу, они сталкивались, сшибались, касались и… разряжались. И вновь начиналось накопление энергий разного знака, и снова их начинало друг к другу тянуть… Это злило ее.
Игорь был старше, был крупнее ее. Она всегда сама приходила к нему. Бывала игривой и затягивала, завлекала его. Потом, всегда неожиданно, набегало волнение, выплескиваемое в стонах и вскриках: да, да, сюда, и еще, не уходи, оставь так, как идет, еще, еще, ах-х… в конце всегда наступал штиль: мерное, покачивающееся состояние, счастье. После Игоря она всегда становилась больше, крупнее.
В этот день все случилось само собой. Ничего-то она не задумывала, все, стало складываться независимо от нее. Может быть, ею и руководила природная, глубинная, чисто женская мысль, но даже когда она увлекала Игоря съехать наискось и по направлению навстречу лыжне, по которой они добирались к горе, никакого плана в голове ее не было.
«Роковая! Самая что ни на есть роковая женщина! Надо же — роковая!» — восторженно шептала она про себя и вдруг рассмеялась. Рассмеялась отрывисто, хрипло, неожиданно для себя. Более неподходящего момента и придумать было нельзя: она как раз обнаружила труп, подошла к нему и присела, рассматривая, и вот рассмеялась.
И будто кольнуло ее.
Метнула искоса, из-под пряди свой любимый, отработанный косячок: сыщик? Что тебе надо? Что тут вынюхиваешь? Прочь, прочь к своим нераспутанным настоящим уголовным делам! К допросам, отчетам, погоням, интригам с начальничками! Ищейка, дешевка, мильтон!
Смех душил ее, исходя. Отвлекшись на сыщика, она сумела обратить смех в рыдания. Но и рыдания кончились: бульк — и заглохло!
Она смотрит на застывший мраморный лоб и забывает об окружающих: каким красивым видится вдруг Валентин!
Черная шапка курчавых волос, нос — тонкий, с горбинкой, породистый, коричневые глаза — чистоты шоколадной. Но даже не эти детали, а все вместе, в целом, кажется ей гениально изваянным.
По-прежнему все притихли, по-прежнему стоит жуткая, леденящая тишина. Только в воздухе шелестят худосочные, сухие снежинки и падают на лица людей; снежинки тают на лицах, превращаясь в малюсенькие, легкие капли, и только на изваянном, выпуклом лице Валентина снежинки не тают, а, словно пушинки, срываются, падают, цепляются за полоски на плохо выбритом подбородке и там прилипают.
Марина плавно встает. Движением головы, а затем и руками отводит свои прекрасные волосы и вырастает, взрослеет, меняется на глазах, становясь царственной дамой, умеющей подчинить любого мужчину, роковой женщиной, и не сводит с них, ее наблюдающих, своего задумчивого, полного тайны взгляда.
— Мой! — сломав талию, наклоняется к Валентину. — Мой навсегда! — и, обволакивая черными локонами беломраморное лицо, легко коснулась застывших губ.
И в этот момент приходит догадка. Ей становится ясно вдруг, что тянуло ее к Валентину. Да, они сталкивались как два разноименных заряда, перетекая друг в друга своими энергиями разного знака, но никогда не удавалось ей разрядить его до
Не удавалось.
Сейчас — удалось.
Она часто читала о том, как в ярости или в горе мужчины овладевают только что умершей женщиной. Если бы женщине была дана такая возможность! Она бы вытолкала всех их, посторонних, с этой вершины, она бы взашей спустила их вниз, она… она насладилась бы своей полной победой!
Слеза капнула на застывшую щеку.
Красиво.
Она попрощалась. Это был ее миг. Ее высота. Когда еще случится подобное!
С пренебрежением смотрит на Игоря. Переводит затуманенный взгляд на доблестного Евгения Евгеньевича — и вовсе не видит его. И тут опять будло кольнуло.
Что такое?
Ах, сыщик!
Да полно, да откуда этот-то здесь?
Разве это — занятие для профессионального следователя? С чего бы это он увязался? Пожалуй, это неслыханно — лазить на горку за отставшим от группы туристом!
Она теперь прямо, пронзительно смотрит на этого малого, отмечал его скромные мужские достоинства и припоминая, как жадно вскочил он, увидя ее, как страстно принялся убеждать их немедленно, да-да, немедленно отправиться в поиск! Ведь в воскресенье ударил мороз!..
А они случайно попали на этого сыщика. Валентин в понедельник не вышел, они какое-то время раскачивались, пока кто-то не дал телефон: посоветуйтесь, мол, парень толковый! И вдруг этот «парень» завелся. Они поразились: он, как юла, забегал по своему кабинету, куда-то звонил… Ах, ясно: он, наверно, отпрашивался! Что же соврал, уговаривая начальничков отпустить? Что у него мама в инфарите?
—Тоже мой! — удовлетворенно вздыхает Марина, с волнением ощущая свою возросшую, свою жуткую власть и еще сомневаясь, да она ли это — Маринка с косичками, лившая слезы из-за двойки по алгебре?.. Да нет, не из-за двойки по алгебре, а, если по правде, из-за Коляна Колдыбина, который мог ее вытянуть, мог подсказать, но не стал!
…Гора с любопытством приглядывается к чужому в этой компании человеку. Она видит, как вспыхивают в его разгоряченном мозгу пламенного жара догадки. Его пытливые, искрометные взгляды то на того, то на другого из этих людей, ему непонятных и подозрительных, так ясны Горе!
—Мой… моя… — плотоядно, всеведно вздыхает Гора и с любовью оглядывает шустрого сыщика.
И набегает темное облачко, и закрывает Луну. Гора запахивает на себе плотный, сумрачный саван. «Такой молодой, а такое слабое сердце!» — вспоминает она взятого ею.
Литература? Русская литература?.. Ну да, точно: стоит она, скажем, на трех китах. Кит первый — толстовски подробное, социальное описательство, энциклопедия общества и идей. Кит номер два — проникновение внутрь, энциклопедия духа, сильно продвинутая Достоевским. И есть третий кит, когда литература — искусство прежде всего остального, игра, в которой к словам прилипает энергия, и встаешь освеженный…
О себе скажу только: первый кит — не моя лошадь!