Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
Распахнув наконец-то глаза, которые оказались цвета морской изумрудной воды, Сабина ответила с великопепной учтивостью:
— Так что же вы все же хотите? Вам эти не нравятся, что ли?
Топорев поперхнулся. Конечно, можно считать — от того, что ему саданули по почкам. Но не лишена оснований догадка, что, окунувшись в изумрудные воды, ему не хватило дыхания. Откашлявшись, он прохрипел:
— Про Фиддипида слыхали? Так отложите мне парочку! Не хватает рубля!
Конечно, это был повод так повод! Соседние продавщицы, несмотря на
— Вы, может быть, принимаете меня за фрамугу? — спросила она, одарив «Фиддипида» насмешливой улыбкой принцессы.
—Вернусь через час! — настаивал Топорев и бился с толпой: — Не лайтесь! Не пхайте!
—По-вашему, стоит дернуть веревку, и фрамуга откроется? — интересовалась Сабина, которую никто никуда не отпихивал.
—Не дергайте! — огрызался толпе. А ей: — Не дернуть! Не надо — веревку! При чем тут фрамуга?
— А за кого вы меня принимаете?
Здесь, несомненно, следовало догадаться, как надо ответить! Такие пышные, рыжеватые волосы, такие глаза!.. Увы! Напрасно в Славином голосе появляются бархатные обертоны, напрасно и клянчит он, и убеждает, вцепившись в прилавок, все это напрасно! Тем более что всегда найдется некий такой, который умеет догадываться. Такой пожилой паренек, который позднее представятся: «Миша!»
— Не может сказать, за кого принимает! — возмущается Миша, светлея лицом, нечетким после пластической операции. — Скажу тогда, за кого принимаю вас я!
И чего возмущается? Кроссовки, заметим, ему не нужны, хотя он их и купит. У него принцип такой: покупать все, что дают! Ну, пусть себе покупает, но зачем же встревать?
— Так вот, вьюноша! — объясняет пораженному Топореву. — Цвет изумрудной волны покажется вам цветом пленка, если рядом будут светить глаза этой леди!
— А по шее не хо? — приходит в себя тот, кто бормочет о движении к мировым достижениям. — А по черепу? По калгалу?
К чести леди, сведущей и без Миши о преимуществах своих глаз перед морем, предложение Фиддипида ей больше по сердцу, чем комплименты встревающей личности. И в тот момент, когда Топорева обхватили прямым поясом сзади, чтобы вернее оттащить от прилавка, когда начал он безнадежно, безнадежно лягаться, Сабина снизошла наконец.
—Так что же вы все же хотите? — со светской учтивостью повторила она.
Тут произошло то, что объяснять я не в силах. Топорев, который и клянчил, и уговаривал, который выходил из себя, убеждал, этот верзила, помятый толпой, воскликнул вдруг:
— Рупь взаймы я хочу!
Нет, вы только подумайте! Еще не предложил прошвырнуться по Броду (улица Ленина), не пригласил ни в дансинг, ни в синема!.. Сабина впала в состояние грогги, в то время как Топорев из очереди выпал в осадок И на нашей истории именно здесь уже можно бы было поставить надоуменную точку, если б… если б не покрасневшая туфелька!
Она напряглась и сбросила сверкнувшую в
Налитая тяжестью непомерной цены, бляха увлекла туфельку за собой. Вниз, вниз, под прилавок!
Падая, Кроссовочка хладнокровно связала тесемки — чтобы не зацепиться в пути, и спрятала за шнуровкой розовый язычок была она девушкой современной и судьбу свою устраивала обстоятельно. (Здесь впервые проявилась личностная самобытность Кроссовочки, в связи с чем иначе как с прописной буквы я не могу писать ее имя!)
Между тем «Фиддипид» все заметил и понял как надо. И рванул за рублем, махнув на прощание Сабине. И осталась ненасытная очередь. Остался и догадливый Миша.
— Сабина — кивает Миша на возбужденных людей, — кроссовки кончаются, а этот ваш нищий рупь никак не найдет!
К чести Сабины она — ноль внимания.
— Сабина, — вновь напоминает о себе паренек, — этично ли предлагать этому милому толстяку полубрак: отличные туфли у вас под прилавком!
К чести Сабины она — кило двести презрения.
— Вот так бедных девушек и обманывают! — бормочет обиженный паренек.
И тут Сабина поднимает мерцающий изумрудами взгляд и собирается что-то сказать. Ах, вы понимаете: то, что она хочет сказать, ну никак не ложится на лист! И я, дабы не исказить образ прекрасной Сабины, ее лишаю возможности это сказать!
Не спорьте, Сабина, я знаю, что делаю, и лучше взгляните, кто рвется там в дверь, срывая готовый замкнуться засов.
— Достал! Достал руль! — взывает Слава с порога, одолевая усердную пе в меру уборщицу. — Где они, где эти кроссовки?
— Какие кроссовки? — удивленно возражает Сабина (удивляя меня). — Кончились ваши кроссовки! Все расхватали! — возражает она с неожиданной яростью.
— Кончились ваши кроссовки! — подхватывает пожилой паренек. — Все расхватали! — скрипуче хохочет.
Ах, Сабина, Сабина! Вот так и рвутся, казалось бы, небесные связи! Так рушатся, казалось бы, бетонно-прочные браки! После таких вот неоправданных женских жестокостей и сигают в бутылку, в разврат, пополняют ряды сексуально-монополых меньшинств!
— Как же так? — зашептал Топорев, — как же так? — и вдруг с высоты своего двухметрового роста видит кроссовки. —А эти?
Эх, Топорев, Топорев! настойчивость в достижении цели лишь тогда ценится женщиной, когда цель эта связана с ней!
— Эти отобраны одним покупателем! — отрезает Сабина…
— Таким веселым блондином с хохолком па затылке! — добавляет она…
— Таким обходительным лапочкой! — торжествующе заключает, в то время как Миша, держа уши топориком, с каждым словом Сабины все более задирает свой непривлекательный подбородок, больше похожий на куриную гузку, чем на крепкий мужской подбородок, свидетельство воли и силы.
И наступает пора впасть в состояние грогги печальному Топореву.
— Что? — шепчет он, на глазах увядая. — Отобраны? Кем? — шепчет он и не видит, как томно на него воззрилась Сабина.