Душа убийцы (сборник)
Шрифт:
Он шел с неба, этот громыхающий глас.
— Так протри свою физиономию тряпкой!
Я взял и протер. Тряпка пахла весной.
— А теперь поцелуй свою жрицу, благодари за возвращение к жизни!
Потрясенный, я припал к бензобаку губами. Однако почему глас небесный так подозрительно хрипл? Почему он словно ежится от цекотки? Ах, это не голос небесного наблюдателя!
— Пигмалион с шишкой на черепе! — слышу я хамское. —Чумазый создатель! Правду говорят, что ты — чокнутый!
Да, это — Стас. Я хватаю Афродиту за руль и выкатываю.
Он догоняет. Бьет меня
— Обкатка — не депо полоумных механиков! Здесь нужны ноги кроссмена.
— Она-сс не для вас-сс, мотогонщик! — сдержано я возражаю. Откуда вдруг выскочило старорежимное «-сс», и сам не пойму. Но зато столько твердости оно придает! — Вам ее в жизни-сс не укротить-сс! Вы слишком грубы для дамы-сс!
— Для дамы? Все дамы мира, мальчишка, пасуют перед мужчиной с хлыстом! Все дамы мира-сс!
Он прямо-таки исходит слюной, высвистывая свое вторичное «-сс»! Столько злости, столько напора — будто совершенно иное он имеет в виду. И я не мог не откликнуться на это совершенно иное:
— Ты заключил это, когда возил е е на заднем сиденье?
— Дня тебя же старался, мальчишка! — как он вдруг заорет! — Тебе же глаза раскрывал! Этой дурище не важно, с кем ездить, была бы стальная нога, стальная рука, гибкий хлыст! Хорош же ты был со своей сиренью!
Для меня же старался? Я не верил ушам. С другой стороны, зачем ему Стелла. Зачем моя девушка, когда он в своих путается, числит под номерами? Неуверенно возражаю:
— О ком ты, парниша? Я лично толкую об Афродите!
— Так и я тоже о ней! — вопит он зарезанно. — Твоя Афродита — не она, а оно, железо, не более! Гибкий хлыст, стальная рука, стальная нога — и все дела, паренек!
А я все думал о том, что болтал он о Стелле. В этих словах кое-что было. Неужели для меня же старался?
И тут меня будто бы кто подтолкнул. Я прикусил свой язык. Я был рядом с той, кто — «железо, не более»! Я увидел! Услыхав оскорбления Стаса, Афродита бросила взгляд на меня. Взгляд лукавый и со значением. Мол, не связывайся, брось его, мол!
И я не стал сввазываться. Оставив ее, я вернулся к двери. Я раскрыл двери и так их оставил. Зачем? Не знаю, я действовал по наитию: обратный въезд Афродите был обеспечен. Затем вытянул краскопульт из руки Стаса, почему-то сразу разжавшейся, и вбил его под правую дверь.То-ли чтобы было покрепче, то ли чтобы заякорить краскопульт… Да-да, я действовал, отвечая неким призывам, исходящим ко мне
от… да-да, Афродиты!
А Стас… О-о, этот Стас!
Он похлопал ее по месту ниже седла (она это позволила). Он назвал ее деткой (послышалось фырканье). Он взял ее за белые ручки (она склонила головку к нему). Он ее вывел на трассу.
Я все же засомневался. Стал догонять, отдирать эти грубые лапты с беленьких, вымытых ручек.
— Отзын-нь! — он заорал.
Тут Афродита громко, предупреждающе подхрапнула. Я отшатнулся:
— Эй, Стас! Так с ней нельзя!
— Ты, детка, впрямь спятил? С кем это — с ней? — одолел он грохот мотора. И в этот момент руль выкрутился из его рук. Афродита отъехала и, коротко разогнавшись, поддала Стаса под зад. Зад вслед за ним взлетел в облака, а Афродита умчалась.
—
«Пусть себе полетает! — решил я промолчать. — Кто это ткнул кик-стартер задней ногой?»
— Трахнутый! — ругался он, возвращаясь. — Тебя следует познакомить со стоящей женщиной, понимающей кое в чем и суровой! Чтобы не трепался насчет мнимых новых дурищ!
«С женщиной? Я не против! Но не надо — суровой!»
— Чтобы вышибла сиреневую дурь из тебя! — кричал он с земли зло и разнузданно. — Ты был жалок со своим букетом сирени! Женщины, а равно и техника, хлыст а-ба-жа-ют!
Я продолжал хохотать. Но смех мой терял в убедительности. «При чем здесь сирень? Чтоб меня видели с букетом сирени?» Чем громче я хохотал, тем больше ощущалась в моем смехе натуга. «Чтоб когда-нибудь кто-нибудь мог меня видеть с сиренью? Нет, никто, никогда и нигде не мог меня видеть с букетом сирени!»
Я хватал себя за бока, я давился и кашлял от смеха. Нет, он не мог меня видеть с сиренью! Было темно, и этот букетик я кинул в окошко. Никто, никто не видел меня, и даже Стелла не видела, когда я подкидывал этот букетик.
— Букетом заманивал эту дурищу? Он так и втерся в пространство между нашими энергичными животами — какая точность, маэстро! Мы смеялись над этим как дети!
Смех из меня вышел, как газ из воздушного шара. До сих пор простить себе не могу, что просипел в тот момент. Да, в тот момент я просипел:
— Слушай, Стас, но ты говорил, что мне глаза раскрывал? Что для меня же старался! Так зачем ж смеялся с ней?.. Надо мной?
Есть во мне дурацкое свойство: все думаю, что относятся ко мне хорошо. Вот они делают пакость, а мне все кажется, что до конца не дойдут. Что спохватятся, спросят себя: за что мы его? Дурацкое свойство, ох же дурацкое!
Вот спросил его и тут же понял: ну, я и дурак! Потому что, пожалуй, никогда раньше не видел, чтобы так менялось лицо. Даже челюсть у него отвалилась: так удивился. А затем этак ехидненько начинает хихикать: хии… хии… хии… Словно вытягивает старый гвоздь низ ссохлой доски.
— Я, котик, так для тебя постарался (и опять клещами за гвоздь: хии… хии…) — что до сих пор я… болит!
Я подумал, что теперь-то он напросился. Пора ему врезать. Надо врезать ему, вот прямо сейчас: ногой в подбородок! А пока будет барахтаться, той же ногой да в то самое место, которое болит до сих пор.
Он прищурил глаза. В них будто что-то сверкнуло. Как бритва. «Нет! — решил я.— Пусть сначала поднимется!»
— Вставай, Стас, — сказал я. — Вставай же!
Он резво вскочим и сразу отпрыгнул назад — для разбега. А у меня вдруг почва ушла из-под ног. Нет, я не трус, я уверен, что я сильнее. У меня руки — длинные, загребущие. И хотя он повыше, пожилистей, а я — приземист, широк, но у меня культуристские бицепсы, трицепсы, трехглавые и разгибатели плеч. Я прямо-таки физически ощутил, как сжимаю его, а он — хоть и верток и жёсток — но он трещит всеми своими костями в объятиях… Коряги мои, знаете, можно быку голову отвернуть! Мне бы только его ухватить…