Душехранитель

Гомонов Сергей

— Все цырлы себе поотморозила! От скаженные! От скаженные! — ругалась мадам Гроссман, ощупывая и закутывая в огромный халат полуживую невестку. — А ноги! Лед! Коля, вы сдурели или да? Я всегда говорила твоему отцу, шо тебя надо сдать учить в 75-ю школу! Щас зови ей доктора, адиет! А ты — ляжь!

Рената поднялась, путаясь ногами в полах свекровиного халата, дошла до постели, рухнула и застонала: живот, тупо ноющий уже дня два, свело резким спазмом. Она подтянула колени к подбородку и замерла. Лишь бы не трогали! Лишь бы не

трогали! Но Розу Давидовну было не так-то просто обмануть:

— Дай мне сюда телефон, потерянный! — рявкнула она на сына. — Сиди-катайся!

Пока мать, ругаясь на чем стоит свет, беседовала со знакомым врачом, Софой Израилевной, Николай бесцельно мял руку жены. Взволнованность непосвященной Розы Давидовны относительно будущего ребенка ему не передалась. Он беспокоился только о Ренате. В глубине души он даже хотел, чтобы все разрешилось сейчас, почти естественным путем. И пусть этого малыша никогда не будет. И не будет никаких сомнений. Все произойдет само по себе, по судьбе. Как же все осточертело! Как он устал!

— Шо там у нее за срок, Коля?! — прорычала мадам Гроссман, оторвавшись от трубки.

— Я знаю? — («И знать не хочу! Пусть его не станет!»)

— Ляля, сколько у тебя месяцев?

— Она не может говорить, Роза…

— Софа, холера их знает! Эти два куска адиета… А, ты слышала… И как тебе это нравится? На вид — ше-то вроде пяти… Да… да… Щас! — Роза Давидовна оттолкнула сына и потрогала Ренатин живот. — Да… Да шо ты гришь! — она охнула и схватилась за свою пышную грудь. — Езжай, Софочка, езжай, милая! Жду тебя!

Рената застонала и от боли прикусила наволочку.

— Ты у нас хорошо грамотный, Коля, — сурово прогудела мать, громадной, унизанной кольцами ладонью поглаживая невестку по голове, — а и это ей кошерно сделать не мог! Нет, Леша, — она воздела глаза к потолку, обращаясь к покойному мужу, — ты имеешь себе такое представить? Если бы ты знал, какой это будет поц, ты пошел бы и повесился за Первой Заставой, а я на всякий случай все равно сбегала бы на аборт… Ее шо, растрясло в поезде?

Николай пожал плечами.

— Не стой, как памятник Ришелье! Неси воды!

— В чем?

— В кружке, потерянный! Мне воды неси, сдохнешь тут с вами! Потерпи, люба моя дорогая! — Роза Давидовна опустошила кружку и приступила ко второму раунду: — Шо сегодня за день, а?! С чего она не говорит?

— Мутизм.

— Расскажешь это бабушке. Я говорю с тобой на русском, отвечай на русском!

— Немота. Болезнь из-за стресса… нервов, то есть... из-за…

— Леша! Ты это слышал? Этот кусок адиета довел беременную жену до нервного стресса! Леша, отвернись и не слушай этого, я хочу, шобы тебе лежалось спокойно в твоем гробу!

Рената тихо заплакала. Ей было больно за Николая, которого поливали бранью ни за что ни про что; ей было больно, что он, едва стоящий на ногах от усталости,

сносил все это; ей было больно от понимания, что у нее, скорее всего, начинается выкидыш, а ведь вчера, только вчера она ощутила робкое шевеление малыша. И, наконец, ей было просто больно… Очень больно…

Софа Израилевна была чуть уменьшенной копией мадам Гроссман. Она закатала рукава своей кофты, натянула резиновые перчатки и зычным голосом приказала подруге и ее сыну выйти из комнаты. На усевшегося в кресле Прохиндея это распоряжение не распространялось.

Николай тем временем вкратце рассказал матери о причинах, которые заставили его и Ренату бежать из Новосибирска и скитаться по стране уже почти полгода. Разумеется, имена и участие в их жизни телохранителя Саши и мерзавца Андрея он благоразумно пропустил. Роза Давидовна и без того была не в восторге от женитьбы сынка «на какой-то гойке», поэтому не нужно быть семи пядей во лбу, чтобы догадаться о реакции мадам Гроссман, скажи Николай правду — мол, изначально жена убежала в обществе отцовского телохранителя. Малейшее подозрение в том, что ребенок «нагулян» от другого — и Роза не ударит палец о палец, чтобы помочь им.

Выслушав часть повествования и поняв, что дело запуталось до невозможности, мать махнула рукой:

— Иди красить кибитки, ты мене устал своей волнующей сказкой! Я шо, городской сумасшедший — ваших коников по стойлам разводить?! Я таки знала, шо пострадаю через этого кацапа Сокольникова! Кругом-бегом, ви, Колюня, встряли ногами в жир по самий тухес, вот шо я тебе скажу.

— Сам знаю. Главное — шоб ее оклемали, Роза.

— Софочка еще не таких оклемывала. Я тебе скажу один вопрос, Коля: ви зачем делали дите, когда сами ходите с беременной головой?

Чтобы не получить от матери очередную порцию нагоняя, Гроссману пришлось соврать, что Рената ждала ребенка еще в Новосибирске, до начала всех этих проблем. Ему было стыдно, когда Роза, силясь скрыть жалость, обозвала его болваном и тайком утерла глаза, подскочив за очередной кружкой воды. А что было делать? Правду сказать?!

Наконец к ним вплыла Софочка, взяла сигарету, вставила в мундштук и, подойдя к форточке, жадно затянулась. Под ногами, урча, словно трактор, слонялся Прохиндей и бодал всех своей громадной головой — ластился.

— Ну шо там за моих скажешь, Софа? — выждав, когда подруга отведет душу курением, спросила хозяйка. — Не выкинет?

— Шобы да — так нет, — прогудела Софа Израилевна. — Заберу таки ее в нашу областную. Имейте за счастье, шо дивчина здоровая, как та ваша лошадь. Но на голову больна, кажу ее зараз и нашим из психотделения…

— Теть Софа, будет она говорить? — вмешался Николай и получил от докторши убийственный взгляд сверху вниз.

— Слушай, а оно тебе надо, шоби она с утра и до вечера морочила тебе голову? Я же ж по-русски тебе грю: кажу ее нашим психиатрам.