Душехранитель
Шрифт:
Бросок Инпу точен и смертоносен. Полководец катится, сцепившись с врагом, катится под откос, к ручью. Воинство бессильно замирает, и Аркада Реальностей втягивает в пучину вселенских волн добрую половину ратников полководца. Замирают даже юноша и волк, сплетенные в горячечном объятии, почти агонизирующие, окровавленные.
Инпу заносит руку, и в замахе на пальцах его отрастают громадные когти, дабы, пробив броню и грудь властелина, вырвать гнилое сердце.
«Убей его, Инпу!» — заклинает израненный юноша, и молчаливое сознание Странника-волка изумленно обращается к нему. Они более не враги. Они и прежде были врагами только по воле странной, лихой судьбы…
Но полет черного волка и полководца завершается в воде. Инпу не успевает довершить удар.
Лишь человек в вороненых доспехах, опустивший меч, растерянный, и два огромных волка смотрят друг на друга возле израненного дерева…
При пересечении поездом границы Чечни люди торопливо зашоривали грязные, в белесых разводах, окна. От случайного выстрела не спасет, но если прилетит камнем, то осколки, по крайней мере, не попадут в купе. А пули и камни здесь летали нередко.
Что же делать, когда ехать опасно, однако нужно? Только ехать и бояться. Бояться каждую минуту.
Ехавший из Бахчисарая с пересадкой в Джанкое, Роман Комаров не был охвачен волнением остальных пассажиров и крепко спал на верхней полке.
Тетка-украинка, которая, по ее словам, прежде жила в Черноречье — предместье Грозного — учуяв что-то тяжелое, повисшее над этой землей, немного присмирела и почти перестала донимать спутников рассказами обо всяких ужасах, творившихся в столице Ичкерии последние лет шесть. Но тишина продержалась недолго: людям было не по себе, и они ощущали потребность говорить, говорить, говорить, чтобы заглушить мрачную, тупую тревогу.
Первым нарушил молчание ученого вида щуплый плешивый мужичок в больших очках:
— Год там не был. В центре жил, над «Детским миром»… А весь центр теперь раскурочили. Помню, случай был, когда все начиналось. Там ведь от нас, неподалеку, сквер Чехова — ну, вокруг библиотеки [31] … И между елок на аллее стоял чеховский бюст — ну, Антон Палыч, знамо дело, в пенсне своем, с бородкой… Помните, да? — он взглянул на украинку, и та кивнула; тогда повествователь снова обратился к четвертому обитателю купе, вернее, обитательнице, которая, судя по всему, раньше в Грозном не бывала, а потому теперь не так уж сильно боялась. — Вот. К тому моменту памятник Ленину с площади уже сдернули и в Сунже [32] утопили. Сразу после путча в 91-м то было… Угу… Мы и так-то каждое 23 февраля [33] ждали, что русских резать начнут, а тут как-то иду на работу — глядь: а у Чехова голову отломали… Ну всё, думаю, вот оно и поехало. И в отделе у нас все, кто видел, о том же шушукались. А что? Идешь по городу — навстречу тебе тип в гражданском, ничего себе так, представительный. А через плечо — автомат. Как так и надо… Всё, всё могло быть. Но тогда забавнее все оказалось, ни в жизнь не догадаетесь. Джигиты-то наши, дюже просвещенные, на тот момент еще только с коммунизмом боролись. Ну и перепутали Чехова со Свердловым. Ну как же: тоже бородка козлиная, тоже пенсне. Как тут не перепутать? Неважно, что бюст прямо на аллее против Чеховки стоял… Совершили, мягко говоря — грубо выражаясь, «акт вандализма»… Так-то вот… А в Черноречье вашем до последнего тишь да гладь была, что вы мне ни говорите… — мужичок махнул сухонькой ручкой, хотел снова нырнуть в газету, однако с зашоренным окном в купе было слишком темно для чтения, а свет не включали.
31
…вокруг библиотеки» — библиотека им. А.П.Чехова была возведена в том самом месте, с которого начал застраиваться казаками г.Грозный. Прежде там стояла крепость Грозная, впоследствии давшая название этому населенному пункту.
32
Сунжа — река, на которой
33
«…каждое 23 февраля ждали…» — 23 февраля 1944 года Сталин издал указ о депортации из Грозного представителей нескольких мусульманских народностей, в т.ч. чеченцев и ингушей. В 90-х годах этот день стали считать Днем Скорби. Ближе к началу чеченской войны возникала опасность, что в этот день ярые националисты-мусульмане начнут резню, из мести убивая жителей славянских национальностей.
Ту-тук — та-так… Туки-туки — таки-таки… Ту-тук — та-так… Поезд шел неторопливо, сбивчиво, будто спотыкался.
— Доча, а шо ты одна-одинешенька едешь? Не страшно тебе? — осмелилась поинтересоваться тетка-украинка: общая тревожность сблизила путешественников.
Четвертая пассажирка купе — женщина довольно молодая и прилично одетая — пожала плечами:
— Страшновато, конечно. Да не одна я. В соседнем вагоне друзья мои едут. Работа такая…
Что у нее за работа, женщина объяснить не успела. Состав дернулся, противно заскрежетал колесами и встал. Вагоны, ударяясь друг о друга, пропустили звуковую «волну» в самый хвост поезда. И упала тишина.
Попутчики переглянулись.
— Приехали? — свешиваясь с верхней полки, хрипловато спросил Роман и, вытащив из-под подушки часы, попытался разглядеть, сколько времени.
— Та нет ще… — отозвалась украинка.
— Да, рано… — согласился мужичок и, аккуратно отогнув дерматиновую шору, посмотрел в окно. — Не видно никого.
— Пийду, побачу до других.
Тетка поднялась и, покряхтывая, вынесла свое грузное тело в коридор.
Комаров зевнул:
— Так а что стоим тогда?
— Кто знает… — мужичок сел на место и принялся нервно протирать стекла очков, в полутьме — совершенно бесполезных.
Женщина, четвертая пассажирка, молчала, зябко натягивая на плечи белоснежную шаль, которая в глубоком сумраке купе выделялась смутно-белым пятном.
— Взрывов, вроде, не слыхали… — продолжал утешать сам себя очкастый. — Знать бы еще, где мы сейчас…
— И что тогда? — тихо спросила пассажирка.
— Да ничего. Мож, спокойней бы было…
Роман отбросил одеяло, содрогнулся от холода нетопленного вагона и торопливо нырнул в свитер.
Ручка двери повернулась, дверь с шумом и лязгом отъехала, пропуская вернувшуюся женщину из Черноречья:
— Тихо все. Стоим, — сообщила она.
— Да понятно, что стоим… — согласился дядька. — Хоть бы свет дали, совсем уж ни в какие ворота…
Комаров взял со столика термос, налил еще довольно горячего чая и уселся с чашкой возле мужичка. Роману все казалось, что сейчас к ним в купе сунутся цыганки в грязных лохматых кофтах и многослойных юбках и затянут что-то вроде: «Сами мы не местные, отстали от нашего поезда. Позолоти ручку, молодой-красивый, всю правду скажу!» А привязанные к их груди младенцы будут дико вопить, заставляя пассажиров откупиться от несносно шумной оравы.
В коридоре послышались голоса. Молодой человек узнал чеченскую речь. Неприятные ассоциации, тем более, что говорят громко, по-хозяйски, и в этом чувствуется какая-то угроза. Горская речь гортанна, в ней много «придыхательных», «каркающих» и, наоборот, глухих звуков. Когда все это сочетается, создается эффект ругани. Возможно, русскоязычным жителям Чечни неприязнь к вайнахскому наречию вошла в подсознание, тем более, сейчас, во время затянутой гражданской войны.
— Глянуть бы, что там… — пробормотал мужичок, но сам не сделал и движения к двери, лишь с надеждой слегка покосился на молодого спутника.
Комаров пропустил его слова мимо ушей: лично ему это было не нужно. Да и что увидишь в темноте?
Дверь с грохотом отъехала и клацнула. В проходе возник мужской силуэт, затем вспыхнул фонарик, и люди невольно прищурились от внезапно яркого света. Роман успел заметить на вошедшем камуфляжную форму. Холодный блик скользнул по строгому черному боку автомата, висевшего на груди незнакомца.
— Документ давайте! — с сильным акцентом приказал человек.
В коридоре крикнули по-чеченски. Мужчина в камуфляже слегка отклонился назад и ответил: