Душные бандиты
Шрифт:
— Вот как? — подозрительно глядя на него, перебила Сухова. — А как же Олеся? Что это вы, в донжуанство ударились?
— Никуда я не ударился, — поморщился Петруха. — И какое там донжуанство! Вы бы ее видели! Натуральный крокодил!
— Нет! Нет! Не говорите этого слова! — воскликнула в ужасе Мария Даниловна.
— Да? А почему?
— Это… Вы помните… ну, тот ужас про жреца… ну когда я… когда вы меня…
— Помню. А при чем тут крокодил?
— Вот! Вот вы опять! А у меня прямо
— Ну ладно. Нам рано жить воспоминаньями, — заявил опер. — Короче, женщину эту я совсем по другой причине провожал: она ногу подвернула… А я как раз проголодался… И как впоследствии выяснилось, она тоже…
Алексеев деликатно замолк, терзаясь сомнениями, стоит ли посвящать собеседницу в ужасающие наклонности своей новой знакомой.
— А это-то тут при чем? — раздраженно спросила Мария Даниловна, чувствуя, что теряет нить разговора.
— А при том, — решился наконец Алексеев. — Людоедкой оказалась девушка! Так-то! Она… меня… Меня! Съесть собралась!
— Да быть не может, — всплеснула руками Сухова. — Это… это как-то все больше в газетах да в криминальных репортажах… Но чтоб так… на улице… людоеды запросто расхаживали! Да еще женщины! Поверить не могу!
— И тем не менее! В холодильнике обнаружились некоторые части, которые составляли некогда единое целое с головой, ну, той самой, что у меня на помойке валялась…
— Обалдеть! Вот это совпадение! — изумилась Мария Даниловна.
— Не совпадение, — дидактическим тоном произнес опер, — а результат систематической, слаженной, продуманной до мелочей оперативно-розыскной работы!
— Шутите? — не поверила Сухова.
— Шучу! — согласился Петруха. — Короче, девушка-то, несмотря на свои зверские пристрастия, характером обладала не слишком сильным и легко раскололась…
— Неужели призналась?
— Да. По крайней мере в шести случаях людоедства… И имя-то у нее соответственное — Люда… Хотя она его, похоже, стеснялась и представилась мне Кристиной…
— Так круче, понимаю, — кивала Мария Даниловна. — Ну неужели она всех этих шестерых слопала? Ужас!
— Слопала… На самом-то деле, думаю, гораздо больше, чем шестерых… Просто мы ее припугнули, что раскатаем все домашние заготовки и все равно сами узнаем, сколько душ на ее совести… Она поверила, что это возможно выяснить, и призналась… Видимо, эти шестеро последних — в виде консервов и сушеностей… А прошлых, старых жертв уже ищи-свищи… Никогда не узнаешь — кого, когда…
— И ей, естественно, ничего за это не будет?
— Естественно, — пожал плечами Алексеев. — Мы же гуманисты! На букву «г»… — отчего-то счел нужным добавить он. — Таких жалеть надо! Они, людоедики, бедные! Больные! Им лечиться надо!
— Не волнуйтесь! — почуяв неладное, поспешила успокоить его Мария Даниловна. — А неизвестно, кого и когда она… все-таки? Люди ведь, наверное, до сих пор ждут своих родственников, ищут…
— Неизвестно. Увы. Ну, кроме того последнего случая с головой Берлиоза… Берлиоз-то наш оказался не кем иным, как опасным маньяком, совершившим бесчисленный ряд надругательств и насилий над женщинами… Он, так же как и Люда, знакомился на улице, только, в отличие от нее, не затаскивал жертву к себе, получая вследствие того проблему избавления от трупа, а шел к доверчивым одиноким женщинам в гости и там жестоко мучил их… Несколько лет уже мы находили трупы с его неповторимым почерком… Только одной удалось вырваться… Она тоже умерла. Но перед тем, в больнице, истекая кровью, описала садиста… Мы разыскивали его… Но все, что у нас было, это особая примета… Ведь имя, род занятий он обычно придумывал, знакомясь…
— Примета? — встрепенулась старушка. — Это интересно!
— Да бросьте вы! Примета как примета… Татуировка за ухом… Поэтому находка головы с этой татуировкой…
— С какой татуировкой? Уж разъясните все до конца!
— Ну… не могу вам описать…
— А вы нарисуйте! Мне же любые подробности важны!
— Да для чего?
— Как это? Для полноты картины! Ну и все же? Что там у него было изображено?
— Вот ведь привязались! — огрызнулся опер. — Да ничего особенного, разговоров больше! Всего-то: «Хомо сум, хумани нихиль а мэ алиэнум путо»! Вот это у него за ухом начертано!
— Да что вы! — изумилась Мария Даниловна. — Ни за что бы не подумала, что такое возможно!
— Да… Народ наш на выдумки богат… Это ведь по-латыни! А в переводе означает…
— Погодите, погодите! — испуганно перебила слушательница. — Нет, я сама хочу перевести! Вопрос принципа… Я ведь учила когда-то… Хомо… Хомо сум, говорите? — она наморщила лоб.
Петруха, прищурившись, с улыбкой глядел на нее, поставив на то, что память собеседницу подведет.
— Подумать только! — нарушила наконец тишину пенсионерка Сухова. — Нон мульта, сэд мультум! — в тон татуировке ответила она.
В свою очередь Алексеев нахмурился, пытаясь понять, прекрасно сознавая, что не может преуспеть в этом…
— Сдаюсь, сдаюсь! — шутливо поднял он руки.
— Да… Я сказала «Не много, но многое», то есть: какое же глубокое содержание в этих немногих словах! «Я человек, и ничто человеческое мне не чуждо!» И как это все у него за одним ухом поместилось?