Два года каникул (с иллюстрациями)
Шрифт:
— Солгал! — вскричал Донифан, медленно подходя к своему сопернику.
Уилкокс и Кросс встали сзади него; то же сделали Бакстер и Сервис, ожидая схватки.
Донифан принял стойку боксера, сбросил куртку, засучил рукава по локоть и обмотал платком кисть руки.
К Бриану вернулось его хладнокровие, и он стоял неподвижно; ему претила драка с одним из товарищей — дурной пример для всей маленькой колонии.
— Ты был неправ, оскорбляя меня, Донифан,—
— В самом деле,— презрительно ответил тот.— Не следует вызывать тех, кто не умеет отвечать на вызов.
— Если я не отвечаю,— сдерживался Бриан,— то только потому, что мне этого не следует делать.
— Раз ты не принимаешь вызова,— бросил ему Донифан,— то, значит, боишься.
— Боюсь? Я?…
— Потому что ты трус!
Тут Бриан тоже засучил рукава и пошел на Донифана. Противники стояли теперь лицом к лицу.
У англичан, даже в английских пансионах, бокс является, так сказать, частью воспитания. Бриан, будучи французом, никогда не испытывал пристрастия к этому обмену ударами кулаков, метящими обычно в физиономию, и теперь оказался в неравном положении со своим противником, довольно искусным боксером, хотя оба были одного роста и возраста и, по-видимому, равной силы.
Борьба вот-вот должна была начаться, когда подоспел Гордон, предупрежденный Долем.
— Бриан! Донифан! — вскричал глава колонии.
— Он назвал меня лжецом,— кипел Донифан.
— После того, как он обвинил меня в плутовстве да еще обозвал трусом,— отвечал его противник.
В этот момент все мальчики сгрудились вокруг Гордона, а спорщики отступили на несколько шагов: один — скрестив руки, а другой — по-прежнему в позе боксера.
— Донифан,— строго проговорил Гордон,— я знаю Бриана. Это не он затеял с тобой ссору. Ты первый начал ее.
— Ну, разумеется,— злился тот.— Узнаю тебя! Ты всегда готов выступить против меня.
— Да, когда ты этого заслуживаешь,— спокойно промолвил американец.
— Пусть так. Но кто бы из нас ни был виноват, он будет трусом, если откажется драться.
— А ты, Донифан,— продолжал Гордон,— ты озлобился и подаешь скверный пример своим товарищам! В таком трудном положении, как наше, ты только и ищешь повода для раздора! И без конца нападаешь на лучшего из нас!
— Бриан, поблагодари Гордона,— закричал Донифан.— А теперь — защищайся!
— Так нет же! — в свою очередь воскликнул правитель.— Я — ваш глава и запрещаю вам драться! Бриан, иди во Френч-ден, а ты, Донифан, ступай и остуди свой пыл где хочешь и не являйся домой, пока не поймешь, что, обвиняя тебя, я исполняю свой долг!
— Да! Да! — закричали все остальные.— Ура Гордону! Ура Бриану!
Перед лицом такого единодушия Донифану оставалось только повиноваться. Бриан ушел во Френч-ден, а его противник, вернувшись вечером, не делал попыток возобновить ссору. Но чувствовалось, что в нем затаилась глухая злоба, враждебность к Бриану возросла, и он когда-нибудь припомнит урок, преподанный ему Гордоном. Все попытки последнего примирить их Донифан отверг.
Подобные досадные распри грозили нарушить мир и спокойствие маленькой колонии. Однако все как будто обошлось, никто не заводил разговора о случившемся, и обычные работы продолжались своим чередом.
Долго ждать зимы не пришлось. Уже в первую неделю мая настолько похолодало, что Гордон распорядился круглосуточно топить печи в холле. Вскоре стало необходимо отогревать стойло и птичник, что входило в обязанности
Ласточек выпустили, и, когда птички, взмыв в небо, исчезали на северо-востоке, дети с огромным волнением кричали им вслед:
— До свидания!
Это, конечно, небольшой шанс на спасение, но, как бы маловероятен он ни был, Бриан не мог пренебречь и такой возможностью, чтобы хоть одна записка попала в руки людей.
Двадцать пятого мая в первый раз выпал снег — на несколько дней раньше, чем в прошлом году. Все облеклись в теплую одежду, а Гордон неукоснительно следил за соблюдением чистоты и порядка.
С некоторого времени во Френч-дене ощущалось скрытое возбуждение, кружившее юные головы. Дело в том, что приближалось десятое июня, когда истекал срок полномочий правителя. И вот начались переговоры, тайные совещания, даже интриги, серьезно волновавшие маленькое общество. Гордон оставался безучастным, а Бриан даже и не помышлял руководить колонией, абсолютное большинство которой составляли англичане.
По существу, предстоящие выборы больше всего беспокоили Донифана, хотя он этого и не показывал. Благодаря своему незаурядному уму и бесспорному мужеству он имел большие шансы быть избранным, если бы не его высокомерие, властность и завистливый характер. Однако, то ли будучи твердо уверенным в своем успехе, то ли потому, что гордость мешала ему выклянчивать голоса, он подчеркнуто держался в стороне. Но то, чего он сам не делал открыто, делали за него друзья: Уилкокс, Кросс и Уэбб без конца подговаривали остальных мальчиков голосовать за Донифана — особенно младших, поддержка которых много значила. А поскольку других имен не называлось, Донифан имел веские основания считать свой успех обеспеченным.
Наступило десятое июня.
Голосование было назначено на вторую половину дня. Каждый должен был написать на листке имя своего избранника. Вопрос решался большинством голосов. Колония состояла из четырнадцати избирателей: Моко права голоса не имел. Итак, семь голосов, поданных за одного кандидата, составляя большинство, решали — кому стать главой колонии.
Голосование началось в два часа дня под председательством Гордона и совершалось с той серьезностью, которую англосаксы вносят в подобного рода мероприятия.
Подсчет голосов дал следующие результаты:
Бриан получил восемь голосов.
Донифан — три.
Гордон — один.
Гордон и Донифан в голосовании не участвовали, а Бриан голосовал за Гордона.
Услышав результаты, Донифан был не в силах скрыть глубокого разочарования и раздражения.
Бриан, крайне удивленный таким исходом, хотел отказаться от оказанной ему чести. Но внезапно ему в голову пришла мысль, и он, бросив взгляд на Жака, промолвил:
— Спасибо, друзья мои, я согласен.