Два лета
Шрифт:
Небо совсем потемнело, и луна заливает бульвар Дю-Томп слабым светом. Я не заметила, как наступила ночь. Я бреду по улице, проигрывая в голове общение с Жаком. Его многозначительная улыбка. Его слова в записке, игривые и решительные. Я не могла ему понравиться, говорю себе. Я не нравлюсь мальчикам. Наверное, я все поняла неправильно.
А вдруг? Меня разбирает любопытство. А вдруг я все поняла правильно? А вдруг Руби права? Скорей бы ей рассказать. Я громко смеюсь. Наверное, меня сочтут странной. Я смутно осознаю, что в этот час на улице людей стало меньше, кафе и магазины закрываются.
За столом девочка с золотистыми локонами, в воздушном белом сарафане. Мое настроение, прежде радостное, теперь упало. Элоиз. Она пьет из кофейной чашки и оживленно болтает с парнем и девушкой. Присматриваюсь к ним – да это же та самая парочка, что днем целовалась у фонтана с купидонами. Странно. У мальчика бледное лицо и рыжеватые волосы, он одет в футболку Daft Punk. Он обнимает хорошенькую девочку: ярко-красная помада, темная кожа, на каштановых волосах небольшой модный начес. Девушка внимательно слушает Элоиз. По виду они больше похожи не на школьных звезд, а на творческих ребят. И это тоже странно.
Я топчусь на тротуаре, соображая, как бы побыстрее смыться, но тут Элоиз поворачивает голову. У меня все холодеет внутри. Она меня видит. Голубые глаза расширяются, лицо бледнеет. Наверное, именно в таком случае говорят: «Ты выглядишь так, будто увидел привидение». Я думаю, что сделать – помахать, подойти или сделать вид, что не заметила ее. Но я могу только стоять как вкопанная.
Лицо Элоиз становится жестким и злым, она прищуривается и плотно сжимает губы. Потом поворачивает голову и что-то шепчет парню и девушке. Они оглядываются на меня. Девочка – возможно, это и есть Колетт – изучает меня, в ее темных глазах не только любопытство, но и намек на враждебность; очевидно, она знает, что мое присутствие здесь нежелательно. А вот парень выглядит глуповато, будто сделал что-то плохое, а его застукали.
И тогда до меня доходит. Я понимаю, как было дело. Элоиз и ее друзья нарочно сегодня не пошли в Caf'e des Roses, ведь Элоиз знала, что я могу туда прийти. И вот они здесь, в Caf'e des Jumelles, переживают мелкую неприятность – встречу, которой так и не удалось избежать.
Мне мешает ком в горле. «Почему она меня ненавидит? – думаю я, глядя в холодные глаза Элоиз. – Что я ей сделала?» Правда, для того чтобы заслужить презрение Скай Оливейры и ее команды, я тоже ничего не сделала, если не считать моих неудач в спортзале и оставленного без внимания листка с инструкцией о том, как стать популярной. Сейчас, переминаясь с ноги на ногу на тротуаре, я вдруг теряю уверенность в себе. Я нелепа. А ведь лишь несколько секунд назад я, наоборот, была охвачена радостным волнением и даже полна надежд.
Похоже, недобрый взгляд Элоиз перечеркнул то, что случилось в Caf'e des Roses. Какая же я дурочка! Растрепанная, не замолкающая ни на секунду американка, набросилась на свой bouillabaisse и то и дело заливалась румянцем. А Жак просто хотел позабавиться. Или получить хорошие чаевые.
Ком в горле не уходит, и на глаза – того хуже – наворачиваются слезы. Я, поспешно отвернувшись
Я бегу вниз по бульвару, мимо закрытого бутика, мимо TABAC с его ярко-красной вывеской. Вот наконец и фонтан. Каменные купидоны со своими луками и стрелами словно хохочут надо мной. Тем не менее я подхожу к ним вплотную и сажусь на бортик фонтана.
Надо бы спешить к папе домой, чтобы написать Руби, спросить, что делать и с Элоиз, и с Жаком, и со всем остальным. Но Руби, скорее всего, на вечеринке в честь Четвертого июля и не сможет мне ответить. От этого еще больше хочется плакать.
За спиной журчит фонтан. Я вздыхаю. Уезжать из Франции я не хочу – и в то же время больше всего мечтаю о домашнем уюте. Если бы я только могла оказаться в двух местах одновременно! Разделиться на две половинки, как круассан. Я запрокидываю голову и смотрю на звезды, вспоминая нашу веранду и мамины теории о вселенной. Здесь, во Франции, то же небо, что и над Хадсонвиллем. То же самое! Это кажется таким же невероятным, как и мамины теории.
Вечер становится прохладнее, я не знаю, который сейчас час. Но все сижу на краю фонтана, смотрю наверх, будто ищу ответы среди звезд.
Часть вторая
Разбитые семьи
Понедельник, 3 июля, 9:43 вечера
Я ОТВЕЧАЮ НА ЗВОНОК. Подношу мобильник к уху и отхожу в сторону.
– Алло? – решаюсь я. Чувствую, как представитель авиакомпании наблюдает за мной.
Ничего не слышно, одни помехи. Сильно бьется сердце.
– Алло? – повторяю я, уже жалея, что ответила.
– Саммер?
Сквозь шум прорывается мужской голос. Хоть он мне и знаком, не ожидала услышать его здесь, в аэропорту Нью-Йорка, за считаные секунды до взлета.
– Папа? – кричу я в трубку и улыбаюсь. Я придвигаюсь к одному из коричневых сидений и поправляю сумку на плече, чтобы она не упала. Папа звонит, чтобы уточнить, когда прибывает мой рейс? По-моему, он не такой организованный. – Что случилось? – спрашиваю я.
– Послушай, солнышко… – Он замолкает, снова помехи. – Не уверен… следует приезжать… сейчас. – Его голос то исчезает, то снова появляется.
Я пальцем зажимаю второе ухо. Во мне поднимается волнение.
– Пап, я тебя не слышу! – практически кричу я; представитель авиакомпании откашливается. – Что ты говоришь?
На линии сначала треск, но потом помех становится меньше.
– Сейчас лучше? – спрашивает отец. – Я в гостинице в Берлине, и здесь ужасная связь…
– В Берлине? – повторяю я в замешательстве.
– Мисс? Прошу прощения. Мисс?
Я поворачиваю голову: представитель авиакомпании смотрит хмуро.
– Сейчас начнется рулежка, – объясняет она, в ее тоне вежливость борется с раздражением. Последнее одерживает верх. – Вы собираетесь лететь?
– Ой, э-э-э… – Я иду в ее сторону. Вдруг замечаю, что у выхода на посадку пассажиров больше нет. – Пап, подожди минутку. Мне надо пройти в самолет.