Два миллиона (сборник)
Шрифт:
– Это еще доказать надо.
– Так и доказывайте! Мне некогда: надо еще клапана притереть.
А шторм все сильнее и сильнее. Брызги летят, чайки кричат…
– А вот еще случай был…
Гайкин открыл глаза, свесил голову и с удивлением обнаружил, что обе нижние полки заняты разношерстными людьми, его попутчиками. На маленьком столике, покрытом серой скатертью, стояли две бутылки водки и три «полторашки» пива.
– Подожди, подожди, дай я расскажу!
– Забуду я!
– Ничего, вспомнишь потом. Так вот. В прошлом году было. Стоит дедок на остановке. Старый уже совсем. Лет под 80. Но
– Во-во! Разве, что «типа». На смену культурным ворам прошлого пришли тупые бандюки, – встрял Хохотов.
Ваня протер глаза и, уже полностью войдя в действительность, стал слушать.
– Вот я и говорю. Подошли и давай над дедом издеваться. Толкают его, смеются. Дедок молчит, в сторону отходит. А те не отстают. Зашкалило их от безнаказанности, взяли и вылили деду пиво на шляпу. Тот глазами сверкнул, шляпу в урну выкинул и из внутреннего кармана выхватывает «Вальтер»!
– «Вальтер»?!
– Вот именно, что «Вальтер». Наверное, у эсэсовца во время войны отобрал.
– Ну и что?
– Что, что. Три трупа, четвертый успел свалить. Деда не поймали – старая гвардия.
Народ, раздавленный неожиданной концовкой, молчал.
– А что? И правильно! Он ведь их первым не трогал! – вдруг крикнул седой мужчина с усталым лицом труженика.
– Так что же теперь всех поубивать? – возмутился студент-медик.
– А у меня тали украли, – спускаясь вниз, горестно сказал Гайкин.
– Отставить тали, – скомандовал рыжий полковник, – попрошу дальше, товарищи.
Мужчина с яйцевидной головой, сидевший рядом со столиком, налил себе водки, шумно выпил, закусил печеньем и, решившись, сказал:
– Ладно, расскажу. С братом моим было. Пылесос у него поломался. Чинил, чинил его, все без толку. Делать нечего, купил новый. А старый возле мусорки поставил – может кому на запчасти сгодится. Два дня аппарат простоял, никто не берет. Ну, брат видит такое дело, думает, отвезу его в гараж, авось и самому понадобится. Положил на заднее сидение в машину, а сам домой поднялся – закатки забрать, чтобы тоже, значит, в гараж отвезти. Спустился во двор и видит: стекло в машине разбито, пылесос сперли.
Пассажиры дружно засмеялись.
Ваня тактично растолкал народ и, слегка покачиваясь на затекших ногах, проследовал в туалет. Внутри санузла пахло так, как и должно пахнуть. На стене за унитазом висела потускневшая табличка – «Все, что вы опускаете в унитаз, должно быть перед этим съедено».
Пристроившись на облучке, Гайкин горестно задумался. Мысли его были вовсе не о том, что он опускает в унитаз, а о недоброй своей участи. О несправедливости, которая заставила его сорваться с места и ехать Бог весть куда.
«Эхе-хей! Куда я еду? В Москву. А что Москва?… Поможет, что ли? Не подойдешь же к первому встречному и не скажешь: «Я по поводу такелажного инструмента». Засмеют, наверное? А может, и нет. Народ там серьезный, сам по телевизору видел. С портфелями все, по большей части. Только вот надо как-то обращаться с ними научиться. А то загну трехэтажным, конфуз выйдет». Рассуждая так, Иван кинул рассеянный взгляд на коробочку для туалетной бумаги. Там вместо привычного рулона
Мужчины уже покончили с историями и завели новый разговор из серии «Кто откуда призывался».
Подошедшего Гайкина тут же опросил полковник. Он был сильно порозовевший: и от того, что выпил много водки, и от того, что больше всех был в теме.
– Служил?
– Как все, – настороженно ответил слесарь, прижимая к груди словарь.
– Какие войска?
– На флоте, – ответил Иван и забрался на верхнюю полку. Удобно устроившись, он раскрыл сильно пострадавшую в клозете книгу на букве «Р».
– Рыдван, рыбонасос, рухлядь, рутинист, рудоспуск, ротапринт, – вслух проговаривал он новые для себя слова, чтобы лучше их запомнить.
Вагоны качались, словно ведра на коромысле. Внизу журчал ручеек военного разговора. Гайкин упорно изучал непонятные слова. Москва мчалась со скоростью 60 километров в час навстречу Зеленодарскому поезду и даже не подозревала об этом. Мягкие сумерки зачернили окна, в вагонах зажглись желтые лампочки. Пассажиры допили водку и разбрелись по своим койко-местам.
Иван, устав от орфографического словаря, стал смотреть в окно. Уже лет двадцать он не покидал пределы своего родного приморского города, поэтому, наблюдая за темным огромным пространством, именуемым Россией, он испытывал чувства, близкие шестнадцатилетней девице, неожиданно узнавшей о своей беременности.
– Реципиент, твою мать! – по-новому выругался слесарь, – большая она, страна наша!
Глава 5
Поезд, как опасливый вор, подкрался к Москве ранним утром. Еще спали и члены правительства, и беспокойные депутаты Государственной думы, и их вертлявые помощники и секретари. Спали работники министерств и ведомств во главе со своими министрами, спали труженики подкомитетов и подкомиссий. Даже творческая интеллигенция, уже вернувшаяся со своих посиделок, беспокойно ерзала в кроватях, гламурно посапывая во сне.
Не спали пассажиры, прибывающие в столицу из Зеленодара. Они сидели возле своих чемоданов и смотрели в черные окна бегающими глазами перепуганных куриц.
Гайкин стоял возле открытого окна и наблюдал за приближающейся Москвой. Это зрелище ярко освещенного мегаполиса настолько поразило закоренелого провинциала, что у него самопроизвольно открылся рот, причем настолько широко, что туда вполне могла бы забраться белка.
Горизонт неотвратимо розовел. Курский вокзал шумно подкатил к поезду. Сотни встречающих вмиг ожили и одновременно выпучили глаза и, не сговариваясь, стали метаться по перрону. Послышались первые радостные крики: «Маша, а вы Люсеньку привезли?», «Сашка!!! А борода твоя где?!», «Евгений Петрович, Галка мальчика родила!» и т. п. Полились первые слезы, и раздался первый нервный смех. Потом все звуки слились воедино, создавая неповторимый гул железнодорожного вокзала.