Два миллиона (сборник)
Шрифт:
Приемная народного избранника находилась в таком забытом богом месте, что и москвичу-то не просто было бы ее найти, не говоря уже об Иване.
Когда Гайкин после нескольких часов поисков вошел в приемную, из посетителей никого не было. Яков Сергеевич сидел за столом в кресле и раскладывал на компьютере пасьянс «Косынка». Его «брежневские» брови то поднимались, то опускались, в зависимости от расклада карт.
– Я, эта, извиняюсь! Товарищ Хныкин – это вы?
– Господин.
– Что, извиняюсь?
– Господин. Господин Хныкин, – безразличным
– А-а-а! Понятно. Так вот. Я от Юрия Карловича. Он вам, извиняюсь, звонил.
Хныкин, поняв, что легко отделаться не удастся, посмотрел на посетителя и, оставив в покое «мышку», спросил:
– Вам что нужно, уважаемый? Никто мне не звонил.
– Вот оно как… А говорил: «Позвоню, позвоню».
– Вы зачем пришли? Выкладывайте, раз уж оторвали меня от дела.
Гайкин достал из рукава свой главный козырь и бросился сразу с места в карьер:
– Как во вторую смену оставаться, так я никогда не отказывался!
Хныкин удивленно повел дремучими бровями.
– И на ходовые испытания всегда ходил. Трубопроводами вообще не наша бригада занимается, а мастер сказал, и я две системы разобрал и заменил. На «Семене Бурлакове» это было…
– На каком Семене?! – укрепился в удивлении депутат.
– Как на каком?! – в свою очередь не понял Гайкин. – На танкере, конечно. Из серии «С».
– И что ты от меня хочешь? У меня тут трубопроводов нет. Тем более из серии «С».
– Да я же не про то! – поражаясь глупости народного избранника, сказал Гайкин.
– А про что?! – начал выходить из себя депутат. – Выражайтесь яснее!
– Я ж и говорю: тали у меня сперли. Прораб орет, ротапринт его забери. Кувалдин – это наш начальник цеха – тоже орет. А директор премии лишил. За что?! – крикнул Иван.
Из него, совсем неожиданно для него самого стал выплескиваться накапливавшийся годами рабочий гнев.
– Я в инструменталку ключи всегда вовремя сдавал! И ветошью их протирал! А насчет крепежа я так скажу – это не моя забота! Пусть снабженцы шевелятся! Гаек на 16 уже второй год днем с огнем не найти!
– Вы что, сумасшедший?! Сейчас же замолчите!
Но Ивана было уже не остановить.
– Вот на шплинтовку прораб жаловался. А кто мне этих шплинтов дал?! То-то! Вот и приходится проволокой обходиться. В картере не убираем? А почему нам пацанов из ПТУ перестали присылать на практику?! Почему, я вас спрашиваю?!
– Если вы не замолчите, я вызову милицию!
У Гайкина это был второй приступ ярости в жизни. Первый был лет пятнадцать назад, когда на него в бане, по ошибке, вылили полную шайку кипятка.
– Местком тоже. Прошу путевку на август, а они дают на ноябрь. Как же я в санаторий поеду, когда я на работе в это время?! Робу присылают без пуговиц! И швы расходятся!
Хныкин смекнул, что дело плохо и вызвал наряд милиции.
От вопросов производственных Иван резко перешел к социальным, что было для него самого очень неожиданно.
– На рынке пройти невозможно – весь
– Вы успокойтесь, гражданин. У нас же социальное партнерство: мы вам работу даем, а вы ее работаете. Разве не справедливо?
– А кто гайки крутить будет?!
В этот момент в кабинет вошли сотрудники милиции и довольно ловко скрутили буяна. Иван, потеряв свободу действий, тут же затих.
Когда слесаря увезли на милицейском «бобике», Хныкин, процедив сквозь зубы: «Ходят тут всякие!», продолжил раскладывать «косынку». Но дело не пошло – сказалось чрезмерная эмоциональная напряженность.
Яков Сергеевич достал «мобильник» и позвонил своей помощнице Наталье Викторовне, которая в данный момент делала маникюр в парикмахерской.
– Наташа, давай в сауну съездим?
– Яша, полдень только…
– День сегодня тяжелый получился, отдохнуть надо.
Глава 9
Когда в Беловежской Пуще росчерком пера была уничтожена великая страна – мощнейший Советский Союз, Борис Леонидович Махновский сошел с ума. Он поджег занавес в городском театре драмы, публично оскорбил критика Глоткина, затем выскочил на улицу, чугунной урной разбил витрину кооперативного магазина и забаррикадировался в планетарии. Только к вечеру силами курсантов милицейского училища его удалось принудить к сдаче. Когда его побитого и связанного вели в отделение, он часто выкрикивал: «Ленин, партия, ком-со-мол!»
Врачи клиники для душевнобольных, не растерявшие еще базы, приобретенной в социалистические времена, после полугодичного лечения вернули обществу Махновского.
Второй прорыв фронта психического здоровья Бориса Леонидовича произошел во время дефолта в 1998 году. Он заперся на чердаке пятиэтажки и через щели в крыше выкрикивал обидные для проходивших граждан слова. Ему тогда казалось, что все до единого жители Земли объединились против него в коварном и жестоком заговоре. На этот раз милиции было не до него, и она не штурмовала цитадель Махновского. И устав спать на гравии и питаться голубями, он через три дня покинул свою крепость и вернулся к нормальной жизни. Помощь медиков на этот раз не понадобилась.
Подобные выходки, обусловленные неадекватным восприятием действительности, случались у него часто, и поэтому в районном КПЗ он был желанный гость.
Когда Ивана завели в камеру, Махновский был уже там.
– Коммунист? – зло спросил борец за идеалы и вынул из кармана небольшие песочные часы. Он случайно захватил их в санатории ВЦСПС еще в 1978 году. С тех пор он часто неожиданно их вытаскивал и, поднося часы к самому носу собеседника, загадочно прищурив глаза, говорил: «А время-то идет!» У Бориса Леонидовича были мелкие, словно бусинки, черные глаза, острый, как скала, подбородок, мясистый нос и отвисшие, как у таксы, уши.