Два вампира (сборник)
Шрифт:
— Хоть на четвереньках, но только иди. Иди ко мне.— Я вцепился в его мантию. Придется взобраться на эту гору, если уж я решился. Я потянулся вверх и схватился за его согнутую в локте правую руку, потом приподнялся, почувствовав прикосновение золотой ткани. Я постепенно распрямлял ноги и наконец встал. Я снова нашел источник. Я пил, пил и пил.
Золотым потоком кровь хлынула внутрь, разлилась по моим конечностям. Я был Титаном, подмявшим под себя Мастера.
— Дай мне ее,— прошептал я,— дай.
Кровь на миг задерживалась
Как будто его холодные мраморные руки поймали мое сердце. Я слышал, как оно бьется, борется, как открываются и закрываются клапаны, слышал влажный звук, вторгающейся крови, хлопки принимавших и перерабатывающих ее клапанов,. мое сердце росло и набиралось сил, вены становились неуязвимыми металлическими каналами, заполненными этой необычайно крепкой жидкостью.
Я лежал на полу. Он стоял надо мной, раскрыв объятия.
— Вставай, Амадео. Давай, поднимайся, иди ко мне. Возьми ее.
Я плакал. Я всхлипывал. Слезы оказались красными, и рука покрылась пятнами цвета крови.
— Помоги мне, Мастер.
— Я тебе и помогаю. Иди, ищи ее сам.
Неожиданно обретенная сила помогла мне подняться на ноги, словно все человеческие ограничения были сняты, как сдерживавшие меня веревки или цепи. Я набросился на него и оттянул назад воротник, чтобы быстрее отыскать рану.
— Сделай новую рану, Амадео.
Я впился в плоть, прокусил ее, и кровь брызнула на мои губы. Я тут же плотно прижал их к ране.
Теки в меня!
Мои глаза закрылись. Я увидел степи, стелющуюся траву, голубое небо. Мой отец все скакал и скакал вперед, а перед ним — небольшая группа всадников. Был ли я среди них?
— Я молился, чтобы ты сбежал! — выкрикнул он со смехом,— так и получилось. Черт тебя подери, Андрей. Черт подери тебя, твой острый язык и твои волшебные руки. Черт побери, щенок, сквернослов, черт побери! — Он смеялся, смеялся и все скакал, скакал вперед, и трава расступалась перед ним.
— Отец, смотри! — попытался закричать я. Я хотел, чтобы он увидел каменные развалины замка. Но у меня был полный рот крови. Они были правы. Крепость князя Федора была уничтожена, сам он давно погиб. Достигнув первой груды увитых сорняками камней, отцовская лошадь внезапно попятилась.
Я потрясенно осознал, что подо мной — мраморный пол, удивительно теплый. Я лежал, распростертый на нем ниц. Я приподнялся. Скопление розовых узоров было таким густым, таким насыщенным, таким чудесным, как будто вода вдруг превратилась в прекрасный камень и застыла. Я мог бы смотреть в ее глубины целую вечность.
— Вставай, Амадео, еще раз.
О, на этот раз подняться было легко — дотянуться до его руки, а потом и до его плеча. Я вновь разорвал плоть его шеи. Я пил. Кровь омыла меня изнутри, снова, к моему потрясению, открыв красоту моего собственного тела, притом что в сознании моем царила черная пустота. Я увидел тело мальчика, точнее, мое собственное,
Кровь наполнила меня до такой степени, что я больше не мог ее принимать. Я стоял перед моим господином. В его лице я заметил лишь намек на усталость, лишь отражение слабой боли в обращенном на меня взгляде. И впервые увидел черты его прежнего человеческого облика, едва заметные возрастные морщинки в уголках его ясных глаз.
Складки золотой мантии заблестели, при малейшем его движении ткань переливалась на свету. Он поднял палец и указал на «Шествие волхвов».
— Теперь твоя душа навеки прикована к твоему физическому телу,— сказал он.— И ощущениями вампира, вампирским зрением, осязанием, вкусом и обонянием ты постепенно познаешь весь мир. Не отворачиваясь от него в мрачных глубинах земли, но открывая объятия, его бесконечному великолепию, ты в полной мере ощутишь величие творений Господа и его чудес, проникнешься пониманием божественного снисхождения, воплощенного в деяниях людей.
Облаченные в шелка персонажи «Шествия волхвов» словно ожили. Я снова услышал стук подков по мягкой земле и шарканье обуви. Мне опять показалось, что я слышу, как мчатся по горному склону собаки. Я увидел, как поросль цветущего кустарника качается под тяжестью задевающей ее золоченой процессии; я увидел, как с цветов слетают лепестки. Чудесные звери резвились в густом лесу. Гордый Лоренцо, сидя верхом- на коне, повернулся и посмотрел на меня. Далеко-далеко за его спиной простирался мир каменистых скал, охотников на гнедых жеребцах и преследующих добычу псов.
— Это ушло навсегда, Мастер, — сказал я, и голос мой прозвучал на удивление звонко.
— Что ушло, дитя мое?
— Русская земля, страна диких степей, мир с темными ужасными кельями в сырой земле.
Я огляделся. От многочисленных горящих свечей поднимался дым. Воск сползал вниз и капал на серебряные подсвечники, па безупречно чистый мерцающий пол. Пол стал неожиданно прозрачным, как море, и казался шелковистым, а по бескрайнему голубому небу над нами плыли нарисованные облака. Казалось, эти облака источают туман, теплый летний туман, порожденный слиянием суши и моря.
Я вновь повернулся к картине и направился прямо к ней, широко распахнув руки, как будто стремился заключить в объятия и белые замки на холмах, и тонкие ухоженные деревья, и величественную пустыню — словом, все то, что как будто заново открылось моему кристально чистому, просветленному взгляду.
— Сколько всего! — прошептал я.
Никаких слов не хватит, чтобы описать густые коричневые и золотые оттенки бород экзотичных волхвов или игру теней па голове белого коня, верблюдов с изогнутыми шеями или яркие краски раздавленных ногами лепестков...