Два вампира (сборник)
Шрифт:
Не имея зеркала, я не мог знать, как выгляжу и что конкретно делать. Оставалось только воображать, воображать былые дни в Венеции, когда я был красавчиком и прекрасно знал свою внешность по портновскому зеркалу, и спроецировать этот образ прямо в их мысли, пусть на это потребуется вся оставшаяся у меня сила; да, так я и сделаю, а еще нужно дать им указания.
Я неподвижно лежал и смотрел на мягкий теплый снегопад, на крошечные снежинки, такие непохожие на ужасный буран предыдущих ночей. Я не осмеливался использовать свои таланты, чтобы
Внезапно я услышал громкий звон бьющегося стекла. Внизу хлопнула дверь. Я услышал, как они неровными шагами помчались по металлической лестнице, карабкаясь по пролетам.
Мое сердце тяжело билось, с каждой судорогой накачивая меня болью, словно тело обжигала собственная кровь.
Внезапно стальная дверь на крыше распахнулась. Я услышал, как они помчались ко мне. При слабом сонном свете соседних высоких башен я разглядел две маленькие фигурки — ее, женщины из сказки, и его, ребенка не старше двенадцати лет,— они спешили ко мне.
Сибил! Что же она вышла на крышу без верхней одежды, с распущенными волосами? Как это печально. И Бенджамин не лучше — в тонкой хлопчатобумажной джеллабе. Но они принесли для меня бархатное покрывало, и нужно было вызвать видение.
Где тот мальчик, каким я был, где тончайший зеленый атлас и ряды изысканных кружев, где чулки и обшитые тесьмой сапоги. И пусть у меня будут чистые блестящие волосы.
Я медленно открыл глаза, переводя взгляд с одного бледного восхищенного лица на другое. Они стояли под падающим снегом, как два ночных бродяги.
— Ну знаешь, дибук, ты нас перепугал,— сказал Бенджамин бешеным, возбужденным голосом,— а посмотреть на тебя — ты такой красивый.
— Нет, не верь глазам своим, Бенджамин,— возразил я.— Быстрее несите свои инструменты, разбейте лед и накройте меня покрывалом.
Сибил взялась за железный молоток с деревянной ручкой и обеими руками обрушила его, моментально пробив верхний мягкий слой льда. Бенджамин принялся колоть остальной лед, превратившись в маленькую машину, кидаясь то влево, то вправо; осколки разлетались, как жуки.
Ветер подхватил волосы Сибил и бросил ей в глаза. К ее векам липли снежинки.
Я удерживал образ беспомощного мальчика в атласных одеждах, приподнявшего мягкие розовые руки, не способного им помочь.
— Не плачь, дибук,— объявил Бенджамин, ухватившись обеими руками за гигантскую тонкую пластину льда.— Мы тебя вытащим, не плачь, ты теперь наш. Мы тебя забираем.
Он отбросил в сторону огромные зазубренные сломанные пластины, а потом сам, по-видимому, замерз сильнее, чем любой лед, уставившись на меня, округлив рот от Изумления.
— Дибук, ты меняешь цвет! — воскликнул он и протянул ' руку, чтобы потрогать мое иллюзорное лицо.
— Не надо, Бенджи,— сказала Сибил.
Тогда я впервые услышал ее голос и заметил нарочитое храброе спокойствие ее побелевшего лица. От ветра ее глаза слезились, хотя стойкость ее не поколебалась. Она выбрала лед из моих волос.
От холода
— Не смотрите на меня,— сказал я.— Бенджи, Сибил, не смотрите. Просто дайте мне в руки покрывало.
Она болезненно прищурила глаза, но упрямо продолжала смотреть на меня ровным взглядом, подняв одну руку, чтобы придержать воротник своей непрочной хлопчатобумажной ночной рубашки, держа вторую надо мной.
— Что с тобой случилось, после того как ты приходил к нам? — спросила она удивительно добрым голосом.— Кто это сделал?
Я глотнул воздуха и снова вызвал видение. Я вытолкнул его из каждой поры, как будто мое тело превратилось в единый дыхательный орган.
— Нет, не надо больше,— умоляла Сибил.— Ты от этого слабеешь и ужасно мучаешься.
— Я вылечусь, милая,— сказал я,— честное слово, вылечусь.
Я не останусь таким навсегда, уже скоро я изменюсь. Только снимите меня с крыши, уберите меня с холода туда, где солнце меня не достанет. Это сделало солнце. Всего лишь солнце. Уне-
сите меня, пожалуйста. Я не могу идти. Даже ползти не могу. Я — ночной зверь. Спрячьте меня в темноте.
— Довольно, ни слова больше! — закричал Бенджи.
Я открыл глаза и увидел, как меня накрыла огромная голубая волна, словно меня завернули в летнее небо. Я почувствовал мягкое прикосновение бархатного ворса, но даже это оказалось больно, больно для горящей кожи, но такую боль я мог вынести, потому что до меня дотрагивались их сочувственные руки, и ради этого, ради их прикосновений, ради их любви я вынес бы все, что угодно.
Я почувствовал, как меня подняли. Я знал, что вешу не много, но как ужасно было ощущать собственную беспомощность, пока меня заворачивали.
— Вам не тяжело меня нести? — спросил я. Моя голова запрокинулась, я опять увидел снег и вообразил, что, если напрячь глаза, можно увидеть и звезды, задержавшиеся на своей высоте ради тумана одной-единственной крошечной планеты.
— Не бойся,— прошептала Сибил, приближая губы.
Внезапно запахло их кровью, густой и сочной, как мед. Они взяли меня вдвоем, подняли на руки и побежали по крыше. Я освободился от пагубного снега и льда, я свободен практически навсегда. Нельзя допускать и мысли об их крови. Нельзя допускать, чтобы это прожорливое обгорелое тело взяло верх. Это немыслимо.
Мы спускались по металлической лестнице, следуя поворот за поворотом, их ноги стучали по хрупким стальным ступеням, мое тело сотрясалось и пульсировало в агонии. Я видел над собой потолок, а потом смешавшийся запах их крови возобладал над всем остальным, я закрыл глаза и сжал обгорелые пальцы, услышав при этом, как треснула кожаная плоть. Я вонзил ногти в ладони.
Я услышал над ухом голос Сибил:
— Ты с нами, мы тебя крепко держим, мы тебя не выпустим. Это недалеко. Господи, ты только посмотри, посмотри, что с тобой сделало солнце!