Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
— Останьтесь. Я не хочу, это будет иметь вид переговоров с бунтовщиками.
— Ваше величество, я дал слово, — возразил маршал.
— И это значит?..
— Что, если вы меня не арестуете, я должен буду вернуться к народу.
В глазах Анны Австрийской сверкнула молния.
— О, за этим дело не станет! — сказала она. — Мне случалось арестовывать особ и более высоких, чем вы. Гито!
При этих словах Мазарини поспешно подошел к королеве.
— Ваше величество, — сказал он, — если
— Отпустить Бруселя? Если так, вы можете оставить свой совет при себе.
— Нет, — отвечал Мазарини, — хотя этот совет, может быть, не хуже других.
— Что же вы посоветуете?
— Позвать коадъютора.
— Коадъютора? — воскликнула королева. — Этого интригана и бунтовщика? Ведь он и устроил все это!
— Тем более, ваше величество. Если он устроил этот бунт, он же сумеет и усмирить его.
— Поглядите, ваше величество, — сказал Коменж, стоявший у окна. — Случай как раз благоприятствует вам. Сейчас коадъютор благословляет народ на площади Пале-Рояля.
Королева бросилась к окну.
— В самом деле, — сказала она. — Какой лицемер, посмотрите!
— Я вижу, — заметил Мазарини, — что все преклоняют пред ним колена, хотя он только коадъютор; а будь я на его месте, они разорвали бы меня в клочья, хоть я и кардинал. Итак, я настаиваю, государыня, на моем желании (Мазарини сделал ударение на этом слове), чтобы ваше величество приняли коадъютора.
— Почему бы и вам не сказать: на своем требовании? — сказала королева, понизив голос.
Мазарини только поклонился.
Королева с минуту размышляла. Затем подняла голову.
— Господин маршал, — сказала она, — приведите ко мне господина коадъютора.
— А что мне ответить народу? — спросил маршал.
— Пусть потерпят, — отвечала Анна Австрийская, — ведь терплю же я.
Тон гордой испанки был так повелителен, что маршал, не говоря ни слова, поклонился и вышел.
Д’Артаньян повернулся к Портосу:
— Ну, чем же все это кончится?
— Увидим, — невозмутимо ответил Портос.
Тем временем королева, подойдя к Коменжу, тихонько заговорила с ним.
Мазарини тревожно поглядывал в ту сторону, где находились д’Артаньян и Портос.
Остальные присутствующие шепотом разговаривали между собой.
Дверь снова отворилась, и появился маршал в сопровождении коадъютора.
— Ваше величество, — сказал маршал, — господин Гонди поспешил исполнить ваше приказание.
Королева сделала несколько шагов навстречу коадъютору и остановилась, холодная, строгая, презрительно оттопырив нижнюю губу.
Гонди почтительно склонился перед ней.
— Ну, сударь,
— Я скажу, что это уже не бунт, а восстание, — отвечал коадъютор.
— Это восстание только для тех, кто думает, что мой народ способен к восстанию! — воскликнула Анна Австрийская, не в силах более притворяться перед коадъютором, которого она — быть может, не без причины — считала зачинщиком всего. — Восстанием зовут это те, кому восстание желательно и кто устроил волнение; но подождите, королевская власть положит этому конец.
— Ваше величество изволили меня призвать для того, чтобы сказать мне только это? — холодно спросил Гонди.
— Нет, мой милый коадъютор, — вмешался в разговор Мазарини, — вас пригласили для того, чтобы узнать ваше мнение относительно неприятных осложнений, с которыми мы сейчас столкнулись.
— Значит, ваше величество позвали меня, чтобы спросить моего совета? — произнес коадъютор, изображая удивление.
— Да, — сказала королева, — все так пожелали.
— Итак, — сказал он, — вашему величеству угодно…
— Чтобы вы сказали, что бы вы сделали на месте королевы, — поспешил досказать Мазарини.
Коадъютор посмотрел на королеву. Та утвердительно кивнула головой.
— На месте ее величества, — спокойно произнес Гонди, — я не колеблясь возвратил бы им Бруселя.
— А если я не возвращу его, — воскликнула королева, — то что произойдет, как вы думаете?
— Я думаю, что завтра от Парижа не останется камня на камне, — сказал маршал.
— Я спрашиваю не вас, — сухо и не оборачиваясь ответила королева, — я спрашиваю господина Гонди.
— Если ваше величество спрашивает меня, — сказал коадъютор с прежним спокойствием, — то я отвечу, что вполне согласен с мнением маршала.
Краска залила лицо королевы; ее прекрасные голубые глаза, казалось, готовы были выскочить из орбит; ее алые губы, которые поэты того времени сравнивали с гранатом в цвету, побелели и задрожали от гнева. Она почти испугала даже самого Мазарини, которого беспокойная семейная жизнь приучила к таким домашним сценам.
— Возвратить Бруселя! — вскричала королева с гневной усмешкой. — Хороший совет, нечего сказать. Видно, что он идет от священника.
Гонди оставался невозмутим. Сегодня обиды, казалось, совсем не задевали его, как и вчера насмешки, но ненависть и жажда мщения скоплялись в глубине его души. Он бесстрастно посмотрел на королеву, которая взглядом приглашала Мазарини тоже сказать что-нибудь.
Но Мазарини обычно много думал и мало говорил.
— Что же, — сказал он наконец, — это хороший совет, вполне дружеский. Я бы тоже возвратил им этого милого Бруселя, живым или мертвым, и все было бы кончено.