Двадцать лет спустя (иллюстрации Боже)
Шрифт:
— Я знаю, что она написала принцу Конде, прося его немедленно оставить армию и явиться в Париж.
— Aгa! — произнес Рошфор. — Вы правы, пусть герцог Бофор приезжает.
Вечером того дня, когда происходил этот разговор, распространился слух, что принц Конде прибыл.
В самом приезде не было ничего необыкновенного, а между тем он наделал много шуму. Произошло это вследствие болтливости герцогини де Лонгвиль, узнавшей, как передавали, кое-что от самого принца Конде, которого все обвиняли в более чем братской привязанности
Таким образом, раскрылось, что королева строит какие-то козни.
В самый вечер прибытия принца наиболее осведомленные граждане, эшевены и старшины кварталов, уже ходили по своим знакомым, говоря всем:
— Почему бы нам не взять короля и не поместить его в городской ратуше? Напрасно мы предоставляем его воспитание нашим врагам, дающим ему дурные советы. Если бы он, например, воспитывался под руководством господина коадъютора, то усвоил бы себе национальные принципы и любил бы народ.
Всю ночь в городе чувствовалось глухое оживление, а наутро снова появились серые и черные плащи, патрули из вооруженных торговцев и шайки нищих.
Королева провела ночь в беседе с глазу на глаз с принцем Конде; его ввели к ней в полночь в молельню, откуда он вышел только около пяти часов утра.
В пять часов королева прошла в кабинет кардинала: она еще не ложилась, а кардинал уже встал.
Он писал ответ Кромвелю, так как прошло уже шесть дней из десяти, назначенных им Мордаунту.
«Что же, — думал он, — я заставлю его немного подождать. Но ведь господин Кромвель лучше других знает, что такое революция, и извинит меня».
Итак, он с удовольствием перечитывал первый параграф своего ответа, когда послышался тихий стук в дверь, соединявшую его кабинет с апартаментами королевы. Через эту дверь Анна Австрийская могла во всякое время приходить к нему. Кардинал встал и отпер дверь.
Королева была в домашнем платье, но она еще могла позволить себе быть небрежно одетой, ибо, подобно Диане де Пуатье и Нинон де Ланкло, долго сохраняла красоту. В это же утро она была особенно хороша, и глаза ее сияли от радости.
— Что случилось, ваше величество, — спросил нескольно обеспокоенный Мазарини, — у вас такой торжествующий и довольный вид?
— Да, Джулио, — ответила она, — я могу торжествовать, так как нашла средство раздавить эту гидру.
— Вы великий политик, моя королева, — сказал Мазарини. — Какое же вы нашли средство?
Он спрятал свое письмо, сунув его под другие бумаги.
— Они хотят отобрать у меня короля, вы знаете это? — сказала королева.
— Увы, да. А меня повесить.
— Они не получат короля.
— Значит, и меня не повесят, benone. [20]
— Слушайте, я хочу уехать с вами и увезти с собой короля. Но я хочу, чтобы это событие, которое сразу изменит наше положение, произошло так, чтоб о нем знали только трое: вы, я и еще третье лицо.
— Кто
— Принц Конде.
— Значит, он приехал? Мне сказали правду!
— Да. Вчера вечером.
20
Отлично (ит.).
— И вы с ним уже виделись?
— Мы только что расстались.
— Он принимает участие в этом деле?
— Он дал мне этот совет.
— А Париж?
— Принц принудит его к сдаче голодом.
— Ваш проект великолепен. Но я вижу одно препятствие.
— Какое?
— Невозможность осуществить его.
— Пустые слова. Нет ничего невозможного.
— Да, в мечтах.
— Нет, на деле. Есть у нас деньги?
— Да, немного, — сказал Мазарини, боясь, чтобы Анна Австрийская не заставила его раскошелиться.
— Есть у нас войско?
— Пять или шесть тысяч человек.
— Хватит у нас мужества?
— Безусловно.
— Значит, дело нетрудное. О, понимаете ли вы, Джулио? Париж, этот ненавистный Париж, проснувшись без короля и королевы, увидит, что его перехитрили, что ему грозит осада и голод, что у него нет другой защиты, кроме его вздорного парламента и тощего, кривоногого коадъютора!
— Прекрасно, прекрасно, — произнес Мазарини, — я понимаю, какое это произведет действие, но не вижу средств привести ваш план в исполнение.
— Я найду средство.
— Вы знаете, что это означает? Междоусобная война, война ожесточенная и беспощадная!
— Да, да, война, — сказала Анна Австрийская, — и я хочу обратить этот мятежный город в пепел; я залью пожар кровью; я хочу, чтобы ужасающий пример заставил вечно помнить и преступление, и постигшую его кару. О, как я ненавижу Париж!
— Успокойтесь, Анна, что за кровожадность! Будьте осторожны; времена Малатесты и Каструччо Кастракани прошли. Вы добьетесь того, что вас обезглавят, прекрасная королева, а это будет жаль.
— Вы смеетесь?
— Ничуть не смеюсь. Война с целым народом опасна. Поглядите на своего брата Карла Первого: ему пришлось плохо, очень плохо.
— Да, но мы во Франции, и я испанка.
— Тем хуже, per Baccho, [21] тем хуже; я предпочел бы, чтобы вы были француженкой, а я французом: тогда нас не так бы ненавидели.
— Во всяком случае, вы одобряете мой план?
— Да, если только его возможно осуществить.
21
Черт возьми (ит.).