Двадцать лет в батискафе.

Уо Жорж

Командир корабля всегда должен быть готов к непредви­денным осложнениям. Я еще раз убедился в этом во вторник 7 августа, когда мы вышли в море на буксире у тральщика «Файал», которым командовал капитан-лейтенант, прекрасно владевший французским языком. Вышли мы поздно, так как погрузка дроби и балласта под проливным дождем затянулась дольше намеченного; начался отлив. Буксир с трудом избежал столкновения с «Сагрешем» [7] — учебным парусным судном, са­мое название которого напоминает о славной эпохе великих морских открытий, о Генрихе Мореплавателе, Васко да Гама и других смельчаках. Словом, буксир избежал столкновения, а «ФНРС-ІІІ» стало прижимать к берегу. Нас было пятеро на борту, и нечеловеческими усилиями нам удалось избежать уда­ра о причал — но зато форштевень «Сагреша» пронесся букваль­но над самыми нашими головами.

7

Сагреш —

название замка, который в XV веке служил резиденцией португальскому принцу Генриху Мореплавателю, организатору многих экспедиций, подготовивших открытие морского пути из Западной Европы в Индию.— Прим. перев.

Когда два дня спустя мы возвращались на базу после погру­жения, Тежу преподнесла мне еще один сюрприз. Как ни старался капитан «Файала» поспеть в порт до начала отлива, мы опоздали: отлив успел набрать силу, да еще после недавно прошедших дождей воды в реке значительно прибавилось; нам пришлось встать на якорь в ожидании, пока течение ослабеет. Насколько я могу судить, скорость его была не меньше 8 узлов. Мы же никогда не буксировали батискаф со скоростью выше 4 узлов. Буксирный трос, на конце которого плясал и рвался «ФНРС-ІІІ», надраился до предела, и полуклюз буквально перетирал его: трос был пеньковый. Буксирный трос мог в любую минуту лопнуть. Чтобы спасти положение, капитан «Файала» решил лечь в дрейф. Но спустить шлюпку, чтобы подойти к батискафу, им не удалось. Тогда один португальский матрос ре­шил рискнуть: проделав над бурными водами Тежу серию гимнастических трюков, от которых даже у нас захватывало дух, он по буксирному тросу перебрался на батискаф и протянул еще один трос, стальной.

Так что маневры, связанные с выходом в море и возвра­щением в порт, оказались нелегким делом, особенно поначалу. Но зато три первых погружения, в которых участвовал про­фессор Перес, прошли спокойно и оказались плодотворными. Программа предусматривала две серии погружений: в авгус­те — на юге от устья Тежу с целью исследования сетубальского каньона и позже — на севере, близ границы материковой отмели. В обществе Переса я проделал первую серию: 8 августа батискаф погрузился на глубину 620 метров, 16 августа — 1160 метров и 23 августа — 1680 метров.

Доктор Руиво из Лиссабонского института биологии моря рассчитывал на два погружения в сентябре, на границе мате­риковой отмели.

Подробное хронологическое описание этих погружений на­скучит читателю, поэтому опишу лишь несколько картин под­водного мира, продемонстрировавших нам поразительное разно­образие его обитателей в этом густо населенном районе Атлан­тики. Разумеется, опускаясь под воду, мы всякий раз встречали планктон, столь дорогой сердцу господина Трегубова, причем здесь он был плотнее средиземноморского; но подлинное богат­ство бентоса ждало нас на дне, особенно на глубине 1680 мет­ров в каньоне Сетубал. Дно там вовсе не походило на по­лупустыню, какую мы привыкли видеть в районе Тулона. При­крепленная фауна, обнаруженная нами, удивительно походила на газоны и клумбы. Распустившиеся полипы напоминали ле­пестки цветов: красные, сиреневые, желтые, они сверкали и переливались в лучах наших прожекторов. Актинии, морские перья, горгонарии самых различных оттенков тихо покачива­лись по воле подводных течений, точно прекрасные цветы, лас­каемые ветерком.

На глубине 1160 метров я с удивлением обнаружил обломки скал, торчавшие из ила; местами они были покрыты крупными губками. «ФНРС-ІІІ» благополучно совершил посадку в этой но­вой для него местности. Немного дальше мы обнаружили мадрепоры — маленькие кораллы, живущие, наполовину погру­зившись в ил.

Нас навещали рыбы; как и их средиземноморские сородичи, они вовсе не были обеспокоены нашим вторжением. Целые ко­сяки маленьких «креветок» (эвфаузиид, как называл их про­фессор Перес) буквально толпились вокруг нас во время погру­жения на глубину 620 метров. Их были тысячи; привлеченные, по-видимому, светом, они кружились в лучах прожекторов, точно мотыльки вокруг фонаря: то пикировали, то, взмучивая ил, снова взмывали кверху; не было никакой возможности избавиться от них. Самое большее, что нам удавалось, это пере­манивать их с места на место, включая и выключая разные группы прожекторов. Они, наверное, испытывали к «ФНРС-ІІІ» самые дружеские чувства, но из-за них мы были лишены воз­можности наблюдать других обитателей подводного мира. Не­сколько рыб, впрочем, появилось в поле зрения — они пробирались между креветками, несомненно, закусывая ими по доро­ге. Полагаю, что для многих креветок тот день

был счастливейшим в жизни днем,— иначе зачем бы они стали следовать за нами до самой поверхности? Нескольких из них я увидал уже палубы, когда отдраив люки, мы покидали батискаф. Да, жаль, что у нас тогда не было хотя бы простенького невода.

В дальнейшем мы не встречали больше этих эвфаузиид, но зато нам всегда попадались большие розовые креветки с длин­ными антеннами, отогнутыми назад. Обычно они плавают на спине, вытянув антенны вдоль тела и скользя, словно лыжники, по невидимым склонам. Особенно позабавила и одновременно заинтриговала нас креветка, которую мы застали на куче дро­би, сброшенной нами при погружении. Вытянув ножки кверху, эта креветка с явным наслаждением извивалась, кувыркалась, чесалась — в точности, как молодой пес, катающийся на куче гравия.

Встречали мы и галозавров с их длинными колышащимися хвостами, и галопорфиров с тонкими и гибкими антеннами на спине. Самое плодотворное из всех погружений я совершил 13 сентября в обществе доктора Руиво, опустившись на глубину 2200 метров. Мы видели бротулевых и стомиевых рыб, похожих на угрей, с навеки разинутыми ртами, а также пленитель­ного белого ската с черной полоской на теле — он опустился на дно возле иллюминатора, а когда мы вдоволь налюбовались им, вновь продолжил прерванный путь. Его сопровождали галозавры и еще какие-то рыбы; иногда они даже касались его, но скат не обращал на них ни малейшего внимания. С полным пренебрежением отнеслась к нам небольшая акула в серых пят­нах: расположившись так далеко, что ее едва освещали наши прожекторы, она повернулась к нам спиной, предоставив нам возможность рассматривать самый кончик ее хвоста. Мы виде­ли — к сожалению, лишь издали — и других диковинных рыб, которых нам не удалось ни опознать, ни даже сфотографиро­вать. Не раз мне пришлось пожалеть, что мы не располагаем средствами для приманивания обитателей подводного царства, чтобы привлекать их хотя бы в зону, освещенную прожектора­ми. Попытки подозвать их свистом, ауканьем и другими соблаз­нительными окликами не увенчались успехом.

Как постичь их поведение? Кто объяснит, почему некоторые животные встречают батискаф с таким любопытством, в то вре­мя как другие остаются к нему совершенно равнодушны? Сколько раз я чувствовал себя в батискафе, как рыба в аквари­уме ; так неужели же им не интересно подойти к иллюминатору и поглазеть на меня?

Однажды в освещенной зоне появился порядочного размера мероу, который проплыл мимо и даже не обернулся, а в другой раз жесткорыл (Trachyrhunchus ecabrus) (клянусь, его зовут имен­но так) с вытянутым, приплюснутым и чуть загнутым кверху носом — попросту говоря, курносый — был нами опознан лишь благодаря тому, что возгорелся тщеславным желанием дозиро­вать для фотоснимка.

Да простит мне читатель эти труднопроизносимые названия, Я вовсе не стремлюсь выставить напоказ свою эрудицию; просто дело в том, что этим несчастным тварям никто не дал простых, общепонятных имён,— потому, конечно, что мы с ними, в сущности, почти не знакомы.

Что сказать о поверхности дна?.. Несколько скалистых выступов в каньоне Сетубал были покрыты губками, а в осталь­ных местах дно — это сплошной ил, как в Средиземном море, только испещренный «кроличьими норками» — приоритет этого названия (а оно в ходу и поныне) остается за профессором Пе­ресом; оно довольно точно определяет зияющие дыры, часто встречающиеся на дне; происхождение их до сих пор еще ни­кем не объяснено. В подводном мире немало загадок, возбуж­дающих чрезвычайное любопытство специалистов. Ограничусь упоминанием одного явления, свидетелями которого мы стали однажды на дне близ португальских берегов. Разглядывая ил, я вдруг заметил, как он вздулся, и вздутие это двинулось в сторону, словно кто-то пробирался под илом, не желая показываться на поверхности; узкой, извилистой полосой след ушел за пределы видимости, и мы так никогда и не узнали, кто был этот осторожный донный житель.

В связи с этим случаем снова упомяну о жесткорыле. Я ви­дел, как метрах в 7—8 от иллюминатора он коснулся дна и... исчез, растворился, словно его засосал ил. Или он действительно зарылся в ил? Мы были слишком далеко, чтобы дать точный ответ на этот вопрос.

Каждое погружение позволяло исследовать лишь несколько квадратных метров дна — ничтожную часть огромной его поверхности — и соответственно лишь несколько кубических мет­ров гигантского объема подводного мира. Несмотря на глубокие познания моих спутников, я с первых же погружений заме­тил, что чуть ли не всякое наблюдение вызывает у них недоу­мение, ставит перед ними новые вопросительные знаки. С тех пор я совершил множество погружений, и список вопросов, мно­гие из которых так и остаются без ответа, весьма удли­нился.